Дерзай, дщерь!

Понятно, чувства постепенно раскрепощаются: женская природа остается неизменной; вступает в силу желание опекать и защищать батюшку, заботиться о нем, делать подарки, тем дороже, чем больше соперниц; почему-то учащаются сложные духовные коллизии, требующие его особо пристального внимания и руководства, и, конечно, удачно разрешаются и венчаются восторженным «ах! он меня ведет!».

Для подобного идолопоклонства возраст любимого батюшки роли не играет: старец он или едва достиг тридцати, главное, он есть, значит, всё в порядке, всё как положено, ведь чуть ли не во всех книгах говорится, что без руководителя не спастись! «Я не присваиваю себе никакой власти над Вами, но, подавая Вам совет, предоставляю Вашей воле, исполнить его или не исполнить» – осторожничал святитель Игнатий; в наши же дни приходится слышать о молодых священниках, с первого дня наставляющих своих чад на слепое повиновение и лихо перекраивающих чужую жизнь, втискивая многообразие Божиих созданий в прокрустово ложе интерпретируемых ими на свой лад указаний, вычитанных в уставах и патериках.

Батюшки, разумеется, желают доброго, и вычитали они всё правильное, и говорят всё верно; они только пока не различают, кому что посильно и полезно; этот дар приходит с опытом, не столько пастырским, сколько молитвенным, если позволительно отделять одно от другого. И, Боже сохрани, не осуждая, всё-таки следует признать, что благодать священства не исключает ошибок, т. к. не страхует от греха, в частности, столь свойственного мужчинам упоения властительством. Обладая евангельским знанием, следовало бы измерять достоинства духовников Истиной: разве Христос кем-нибудь повелевал? кого-нибудь унижал? использовал чье-нибудь поклонение?

Воспитуемые чада , бывает, бунтуют, восстают, распускают нехорошие слухи, пишут жалобы и некоторые священники, извлекая тяжелые уроки, со временем научаются осторожности, чего, к сожалению, нельзя сказать о нас. Женская душа, признав авторитет, подчиняется с удовольствием, но уж единственно духовнику; другие авторитеты, если были, мать, отец, муж, меркнут и сходят на нет, и батюшка поневоле становится всем; но тогда, по нашей неподотчетной логике, он обязан заменить собою мужа, мать, отца. Конечно, это не декларирируется, но чем же еще объяснить раскаленную атмосферу вокруг знаменитых духовников: интриги, скандалы, сцены ревности; самое печальное, пребывание вблизи старцев, кажется, никого не исправляет, не смиряет, а, напротив, прибавляет кичливого самодовольства вперемешку с мазохистским удовлетворением.

«Иногда батюшка устраивал «шок», с восторгом пишет монахиня, цитированная выше, т.е. внезапно, без всяких причин, становился холоден, глядел мимо, отказывал в беседах, гнал домой. Эпизоды подобного свойства встречаем в воспоминаниях об иеросхимонахе Сампсоне: он демонстративно, без комментариев, вдруг отстранял, отказываясь принимать , какую-нибудь сестру и приближал к себе другую, которую по прошествии времени ожидала та же участь. Обучал бесстрастию? но девушки, не понимая в чем провинились, борясь с искушением заподозрить любимого батюшку в издевательстве, впадали в истерику и тоску; ведь им, как иноплеменным рабыням, ничего не растолковывали, просто унижали, добиваясь, по-видимому, именно рабского, бессловесного, абсолютного послушания. Такой метод окормления, увы, не редкость: духовники и замуж отдают на мучения, и имущества лишают, и в прислуги определяют, запросто распоряжаясь вверенной им девичьей судьбой.

Никакими благими намерениями нельзя оправдать подобные воспитательные методы в христианстве, непреложные свойства которого честность и чистосердечность, т.е простота во Христе. Стремясь к покаянию, грешница полностью раскрывается на исповеди, священник же, используя информацию об ее изъянах, в форме игры, правил которой она не знает, фактически навязывает выбранную им манеру поведения и потом ее же беспощадно за это карает. Не разумея смысла и не получая шанса объясниться, она теряет всякие ориентиры и запутывается душевно и духовно. А всё потому, что человек в рясе, став на ее пути, подменил собою Христа.

В конце концов, разве не естественно для нас, еще не доросших до вышеестественного, испытывая любовь и восхищение, добиваться взаимности? Вот одна весьма культурная дама в мемуарах о всемирно известном нашем священнике трогательно повествует, как она им руководила: обличала, советовала и утешала, когда он рыдал на ее плече. Почему бы нет: святитель Игнатий не выдумал же, что «женщина видит совершенство в своем идоле, старается его уверить в том и всегда преуспевает», а впоследствии «часто сама делается его идолом» [148]. Вопрос только в том, какая польза от подобного окормления , кто кого и куда ведет?

Распространились ласкатели , которых прежние старцы остерегали бояться как огня. Каешься в зависти, а он: «нашла чему завидовать, ты ее не знаешь»; жалуешься на лень: «ну, это не страшно, нельзя много требовать от себя, надорвешься»; исповедуешься в неприязни и обиде на Ф., а он хлопочет: «я скажу, чтоб она извинилась». Духовник-друг, стоит рядом и защищает от враждебного мира. «С наслаждением прочел Ваше письмо и (не сердитесь!) давал читать кое-кому в назидание. В его строках вся Ваша пылкая, чистая, прекрасная душа», и прочее в том же возвышенном, губительном для адресата стиле.

Между тем автор слывет почти уже старцем и возглавляет женскую общину вроде монастыря, теперь это в большой моде. В России, за всю ее историю, устроились, кажется, всего четыре женские обители, созданные, по особому смотрению Божию, попечением святых мужей: Серафима Саровского, Зосимы Верховского, Амвросия Оптинского, Варнавы Гефсиманского.

Вот еще образчик. «Я так о тебе молился… я плакал! Никто тебя не поймет, но мне Господь открыл… давай подумаем вместе, как помочь горю». Она слушает, не поднимая глаз от ужасной неловкости, так как начисто забыла, чего наговорила, рисуясь, на прошлой исповеди, и недоумевает, что именно исторгло его молитвенные слезы. Несомненно, его слова произвели впечатление, легко догадаться, какое: он миловидный иеромонах, ему двадцать восемь, она миловидная девица, ей двадцать. Однако расплата постигла, как водится, только девицу: когда ее многозначительные взгляды и вздохи сменились нервными выпадами и дерзкими упреками, а затем дошло до публичного скандала, духовный отец , пылая праведным гневом, изгнал бедняжку вон.

Кажется, наступает время, когда никого уже не пугает угроза подмены, профанации святого дела духовного наставления. Обожаемый батюшка и в самом деле «обожается», занимает Божие место: «Ой, спаси Вас Господи, батюшечка, Вы помолились и все уладилось!»; «Он меня буквально спас, буквально!»; «Я только на его службы хожу. Тогда и помолюсь, и поплачу; а если кто другой служит как бревно стою»; «Богу не угодишь, батюшка отмолит, а батюшке не угодишь кто тебя отмолит?»; «Он прозорливый… не веришь? Смотри, как бы с тобой чего не случилось, он всё про всех знает, наш отец!». И так произносят слово «отец», что невольно всплывает в памяти: «отцом себе не называйте никого на земле» [149].