Плач третьей птицы

Как говорил А.Ф. Лосев, душонка пищит, упирается и возражает против Бога по ничтожнейшим поводам; правда испорченного естества нашего вооружается против правды Христовой [599]. Не хочется ничего в себе менять, орудуя привычной меркой нравится – не нравится, виртуозно извлекая и из церковной сокровищницы лишь подходящее, впечатляющее, утешительное, не колеблющее личного устоявшегося мнения.

«Благословите причаститься», – обращается монахиня К. всего на третий день после праздника и общего говения; «почему?» – вопрошает игумения; «плохо чувствую»; к Богу стремимся или здоровье поправляем? Его взыскуем или желаем спастись, то есть, подстраховавшись благочестием, купить за соблюденные посты и выстоенные обедни блаженство и хоть в вечности утолить неизбывное влечение к удовольствиям [600]?

Монахиня Л. при известии о кончине престарелой сестры впадает в истерику с заламыванием рук, а монахиня М., напуганная телефонными жалобами болящей матери, лихорадочно собирает чемоданы и настолько теряет самообладание, что о вере как-то неловко и напоминать. Добавить еще подверженность суете, страхам, тревогам, влечениям, учесть несчастный изъян переменчивости, с крутыми переходами от греха к надсадному покаянию, от эйфории к новому падению, от возбуждения к унынию и каменной сухости. Никакой стабильности: короткая радость – и опять тучи, мрак, лишение помощи свыше, возможно, с целью осознания человеком немощности естества своего [601].

Но вот главная беда: когда вера пропадает, человек закрывается для Бога: художник пишет портрет царя, пристально вглядываясь в его лицо; если же царь отвернется – тогда невозможно писать живописцу [602]. Вся забота сатаны заключается в том чтобы убедить человека что Бог не заботится о нем [603]; отсюда и страхи, паралич воли, слабость физическая: сколько вера цветет в сердце, столько и тело успевает в служении, говорит Лествичник. Вера – открытие дверей для божественного творчества, разрешение Богу действовать, принятие Божьего интереса как своего, даже с риском нарушения моих личных земных интересов [604].

Тот же Алексей Федорович Лосев, монах Андроник, арестованный чуть ли не в день пострига, в лагере сильно унывал, плакал, роптал и недоумевал, мучительно отыскивая смысл в крушении «объективных ценностей жизни», триумфе хама, наглом торжестве примитива, вульгарного вкуса: зачем? разом лишился книг, науки, кабинета-кельи, духовника, прекрасного верного друга – сестры-жены, зачем?

Зачем злосмрадная атмосфера барака, отупляющая мозг, истязающая утонченную, возвышенную душу, совсем не знакомую с низменной разнузданностью, садистской лютостью, зачем? даже Вольтера цитировал: если Он не может избавить от скорби, Он не Всемогущ, если не хочет, не благ… [605].

Вечным воплем к Небу о несправедливости, горестях, несчастьях, царящих в мире, заглушается кроткий ответ Того, Кто подкрепляет изнемогающего, Кто не воспротивился, не отступил назад; Кто предал хребет биющим и ланиты поражающим, Кто лица Своего не закрывал от поруганий и оплевания [606].

Если вездесущий Бог ведает всё, Он знал, как поступит Авраам (с Исааком), зачем же мучил его? Да, но Авраам не знал, выдержит ли испытание, отвечал блаженный Августин. Таково Его милосердие: Он не удовольствий и наслаждений желает Своему созданию; Он хочет соделать нас сотрудниками Своими, достойными Его избрания, чтобы нам иметь участие в святости Его [607], и применяет меры, какие считает целесообразными.

Сколько душевных сил бездарно тратится на противление, ропот, на борьбу за легкость бытия; почему мне косить, доить, кидать навоз, копать, падать от усталости, терять здоровье, а не вышивать сидя, водить кисточкой по доске, тянуть четку в келье или руководить. Иные с ужасающим в монахе цинизмом похваляются, как ловко умели смолоду избегать общих, физически тяжелых работ. Что ж, и уклоняться в нашей воле; Бог устрояет случаи ко спасению, но подчиниться им с большей или меньшей готовностью зависит от нас [608]; потому и говорят: несовершенный делает что может, а совершенный – что нужно.

Похоже, самых возлюбленных, избранников Своих, таких как супруги-монахи Лосевы, Он подвергает сугубым скорбям, со стороны кажется, не выносимым; кто знает, не для того ли, чтоб никаких ценностей, научных, культурных, душевных, не осталось у них, кроме веры, надежды и любви. Собственно, вера и есть любовь: нельзя стремиться к истине, не любя ее; она открывается только любви, которая сильна как смерть, испепеляющая всё чуждое ей [609].

Вера есть одновременно и надежда, горячее упование только на Его милость; «ограничение надежды принадлежит незрелому и фарисейскому образу мыслей гордых своими постами, своими десятинами и продолжительностью молитв своих» [610].

Страдания – мегафон Божий [611], Его посещение, дар участия в страданиях Христовых [612], потому и наши несчастья должны иметь важный, может быть, не здесь постижимый смысл. Но мы не желаем согласиться что так нам суждено [613]и расцениваем скорби как странное приключение [614], как досадное препятствие, с чем жить нельзя, а можно лишь переждать или обойти, перешагнуть, смести с дороги. Пшеничное зерно не хочет умирать [615], предпочитая оставаться при своей жалкой одинокости, цепляясь за убогую малость привычного теплохладного ритуала.

Иногда задумываешься, что останется, лишись мы нашего плотного и густого православного быта, с елками и вербами, пасхами и куличами, панагиями и крестными ходами, акафистами нараспев и молебнами; не убаюкивает ли он, не становится ли самодостаточен в своей авторитетной правильности, лишенной кризисов и потрясений, оттесняя Христа за стены размеренного родного уюта.

«Это что – стоять за правду, ты за правду посиди ! » – цитирует мать И., смолоду знавшая знаменитого священника Д.Д.; он проводил в храме беседы, задавал прихожанам неожиданные тесты, например тему «встреча с Богом», и один человек оказался только что из лагеря; в советское время там иконой и святыней служила пуговица с нацарапанным на ней крестом, знамением Христовым. Там этот бывший демонстрант и борец за права понял, почему всякий мятеж имеет результат, противоположный поставленной цели и заканчивается нравственным поражением: слепая самонадеянная тварь не может диктовать Творцу свои понятия добра и зла, всегда ошибочные из-за земной ограниченности. В терпении же спасается душа [616], потому что вверяет себя Богу: терпение есть приятие участи с доверием Ему; а промыслительная забота Божия любыми средствами достигает предназначенного к нашей пользе [617].

Инокиня А., изгнанная из монастыря по вздорному навету, плетясь к автобусу с тяжелым грузом малоценных, но необходимых вещей и книг, конечно изнемогала от горечи, терзалась от несправедливости и одиночества, совсем безысходного в тот холодный весенний вечер на пустынной дороге, но сквозь жгучие слезы пробивалась житейская уверенность: обителей много, здоровая, всё умею, пою, нет проблем, устроюсь. «Не тут-то было; год почти слонялась: где нравится – постриженных не берут, а где берут – мне ну никак не нравится… Господь проучил: вспомнила как ворчала, роптала, воображала о себе; что имеем не храним, а осталась без пристанища – узнала страх Божий», – усмехается она.