Плач третьей птицы

Внимание предписывается держать ниже впадинки под горлом, в области гортани, под кадыком, внутри персей, там где дыхание проходит в легкие, промеж ключиц, в сердечном месте чуть выше левого сосца. Дыхание кто говорит задерживать, кто – соединять с словами, кто – совмещать с ритмом пульса.

«Если стараюсь соблюдать правила, задыхаюсь, а уж молитвы точно никакой, вся забота куда ум поместить, а как?» – стонет инокиня Е.; «деточка, – отвечает духовник, знаешь сороконожку, она по теории шагу бы не ступила; молись, как можешь, и доверься Господу!» Так учил и о. Алексий Мечев: ни в коем случае не творить молитву, а просто говорить и всё; избави Боже стараться, чтоб вышло что-нибудь.

А коль что-нибудь вышло, т.е. посетила божественная благодать, является потребность бесконечно длить блаженство, закрепив пустыней, пещерой, подземельем; святитель Игнатий, отечески увещевая, останавливал инокиню, вознамерившуюся сменить монастырь в поисках тишины и покоя. В состоянии рая легко забыть, что если утешение подлинно и достоверно, от нас не зависит удержать его. Пока человек употребляет усилия, чтобы духовное снизошло к нему, оно не покоряется [662].

Но ведь и Сам Спаситель жертвовал уединением ради служения народу [663]. Пока мы на земле, у нас непременно должно быть дело, сфера приложения жизненной энергии, отрабатывания хлеба и обучения военному делу: «не за печкой сидя хвались безмолвием; что келья твоя принесла тебе доброе? ни смирения, ни терпения, ни послушания; как вышла на войну, так во всем побеждена» [664].

«Совершенная мера благодати не скоро дается человеку, чтобы он мог заниматься попечением о братии, а не пребывать все время в восхищении и упоении» [665]. Настоящая молитва «в силе своей является не в начале, а в конце преуспеяния, как цвет и плод» [666].

Внешние условия имеют мало значения; мать Л. получила пламя, когда закупала продукты для монастыря, и была вне себя от счастья; на другой день, с целью остаться в келье и молиться, солгала, сказавшись больной… и радость прекратилась. Обычно, сподобившись высочайшего благородства, мы через один или два дня теряем его, погашая бурею житейских дел, уклоняясь в чувственное [667]. Недаром духовные старцы так до тонкостей осмотрительны, опасаются небрежного слова, вредоносного взгляда, лишнего куска.

Внимательная молитва требует самоотвержения, а на самоотвержение решаются редкие [668], и здесь причина тотального оскудения, обозначенного многоопытным владыкой Антонием Сурожским: может ли еще молиться современный человек? Внимательная молитва – это конец простой, приятной, рассеянной жизни с ее невинными удовольствиями: покушать всласть, побездельничать, посудачить, послушать музычку, полистать журнальчик: вокруг столько интересного, увлекательного! Блажен, чьи мысли не имеют куда бродить [669].

И уж совершенно необходимо прежде чистой молитвы исполнить первую и наибольшую заповедь: возлюбить Господа Бога всем сердцем, всей душой и всем разумением [670]; опьянеть от любви к Нему [671]: испытывать не только, по Дионисию Ареопагиту, приязнь,\ag0aph, но вожделение, 2erwq [672], а по святому Максиму даже страстную преданность Богу [673]. А затем уж естественно угомониться [674], то есть ничего не ожидать, ничего не искать своего, вверяясь лишь воле Божией, любому времяпрепровождению предпочитать общение с Христом, в Котором свет, и премудрость, и радость, и всякое утешение.

Вот так я обрел свою юность, в проигранной битвы тумане,

Вот так я обрел свое сердце, войдя к пораженью в обитель.

Мы вышли на битву под стягом свободным,

Мы жаждали радости, а не победы,

Мы долго топтались на поле бесплодном…

Вопрос – в ожиданье, а в битве – ответы.

В монастырь больше тянутся идеалисты и романтики, непрактичные, неделовые, кому не так уж трудно расстаться с имением ради совершенства [676]; но обещанное блаженство не приближается, а удаляется, как горизонт; «ах, батюшка, никак не становлюсь лучше, зачем только живу в монастыре!» – «Удивляюсь твоему оптимизму, – отвечает духовник, – вот И. пишет, что стала хуже, много хуже»…

Трехмерный ум напрасно тщится протолкаться к тайнам божественных установлений; за минутным вдохновением, только вообразишь что чего-то добился, куда-то взошел, что-то обрел, удушливой волной находит искушение и, захлебываясь, тонешь, и нету крыльев, ни почвы под ногами, не видно смысла, творческого роста, какого-нибудь развития…

Обычная горькая драма осознания неосуществимости евангельских заданий и недостижимости цели, переживаемая в той или иной мере всяким христианином, для монаха, рискнувшего всем, должна оборачиваться и вовсе трагедией. Нет страдания более жгучего, чем любовь к Богу, утверждает преподобный Исаак Сирин, следом однако добавляя: Господи, удостой меня испить из этого источника! [677].

«Ой, а правда у вас балерина из Большого театра живет? – спрашивает девушка на почте, – говорят, у нее личная жизнь не сложилась, так она в монастырь пошла?». Сестры, в том числе и бывшая профессиональная певица, чья биография, очевидно, дала повод к слуху, от души повеселились: «ничего себе; в Большом театре – и не сложилась жизнь!».

Поначалу возмущает устойчивость расхожего предрассудка, дескать, куда ж деваться бедолагам, не умеющим выигрывать, равнодушным к большим деньгам, пренебрегающим карьерой, не расположенным к браку, больно обжегшимся при попытках разжигать чужие костры… Но с течением времени соглашаешься: да, правда, монастырь – приют для неудачников. Впрочем и Господь наш, как давно замечено, потерпел, с точки зрения преуспевающего обывателя, беспримерный жизненный крах: ничего не нажил, дома не построил, сына не родил, деревьев не сажал, семьи не имел, никем не понят, всеми предан, позорно убит.

Но все-таки, где радость и веселье [678], где покой, удобное ярмо, легкое бремя [679]? Чистое благородство христианства, прекрасные порывы духовной жажды повседневно одолеваются низостью, телесностью, готовностью к измене ради вещей суетных и ложных. Руководства по аскетике рекомендуют неустанно бороться с тиранством плоти, понуждать себя, мужественно вести кровавую схватку, употреблять жесткие ограничения, в постоянном напряжении души попирая грех, подавляя телесные и душевные страсти усилием воли. Так, будущий архиепископ Феодор (Поздеевский) в своей диссертации по аскетике обвиняя богоискателей в «слабости воли перед высотой нравственных требований христианства, воли расшатанной, расслабленной, не привыкшей руководиться каким-либо определенным принципом, а только увлечением минуты», предлагал «перевоспитывать порочную волю» путем «стеснительного режима и ограничений», коим подвергают «детей и разного рода преступников» [680].