Мария Скобцова - Таинство ближнего

Этим самым наносился удар понятию звериной природы государства-общества, полагалась основа проникновению христианства в эту часть человеческого творчества.

После периода первых веков христианства в церкви начался процесс медленного закостенения – постепенного перехода в статическое состояние человеческого динамического элемента.

Атрибуты Божественного начала – Откровением данная полнота – были постепенно перенесены на раз и навсегда зафиксированный момент творческого напряжения человечества.

В своем благоговении перед данной для известного момента полнотой Богочеловечества люди как бы заразили свой элемент, входящий в эту полноту, свойствами неподвижности Божественной истины.

Под этим знаком стоял весь средневековый период истории.

Если философия остановилась на Аристотеле, а Птолемеева система была последней зафиксированной в церковном сознании, то дальше этого человечество не смело дерзать.

В этом была односторонность Средневековья, его отречение от человеческого начала.

Статизированное человеческое творчество становилось невесомым.

Идея Богочеловечества ущерблялась и поглощалась.

Наконец, в противовес этому болезненному процессу, длившемуся целые века, человечество стало постепенно выходить из такой умаленной церкви. Закостеневшая церковь как бы больше не покрывала своим куполом всего человечества, и постепенно почти все творческое почувствовало себя не под этим куполом, а под вольным небом – с иным порядком ответственности, с иным напряжением свободы, с иным направлением творческого устремления.

В самом деле, когда Копернику приходилось вопреки положениям церкви утверждать движение Земли вокруг Солнца, когда человек почувствовал, что перед ним, с одной стороны, авторитет церкви и необходимость отрицать факт, постигнутый и утвержденный его творческим напряжением, а с другой – костер инквизиции и факт, которого он отрицать не может, – тогда все устои Средневековья заколебались.

Эмпирическая церковь как бы предала идею Богочеловечества, вытолкнула человечество на широкую дорогу мира, управляемого не откровенными, а естественными законами.

Что должно было делать человечество?

Оно могло идти и шло иным путем.

Пути эти уводили от церкви. Перед человечеством открывалась эпоха великих достижений и открытий, эпоха расцвета всех человеческих духовных и творческих сил.

А тот человеческий элемент, который был зафиксирован в церкви, не мог равняться с новыми достижениями.

Но даже в этой своей части гуманизм не был противобожен , он был только безбожен . И это безбожие не было принципиально дано в гуманизме, оно явилось только реакцией на бесчеловечие предшествующего периода.

Многовековая творческая запрещенность вылилась бурным творчеством Возрождения. Весь динамизм человеческой природы воплотился в жизнь. И мир занялся устроением своих мирских дел.

По существу, этот процесс был, конечно, тоже процессом односторонним. Богочеловечество отрекалось от своей божественной природы, утверждало только человеческую и этим перегибало палку в другую сторону.

Но как Средние века в области приближения к Богу были напряженны и полноценны, так гуманизм – новая история – в полной мере раскрыл и обосновал ценность человеческой личности, определил ее право на свободу и напряг ее творческие возможности.

За эмпирической церковью осталось только своеобразное блюдение, хранение Божественной истины.

Таким образом человечество внутренне раскрепостилось, утвердив свое право на свободное творчество.

И тут, на этих чисто человеческих путях, лишенных Божественного начала церкви, в непрерывно создаваемых и сменяющих друг друга утопиях, начал проявляться известный суррогат религиозного начала.

Обратный процесс, таким образом, имел параллельно все элементы того процесса, который его породил.

Теперь можно утверждать, что внутренне огромный этап пройден. Человечество высекло творческие искры, заложенные в нем на данный период. Человечество в массе сыто творчеством и перерастает само себя.

Созданные утопии в той или иной степени сложили семена своих воплощенных истин в общую сокровищницу человечества, а в части своей гипертрофированной перестали пленять и возбуждать человечество.

И ныне мы стоим перед мучительными поисками новых путей.

Современный мир не может продолжать работать и творить старыми методами созидания крылатых утопий.

Для этого нужны какие-то новые предпосылки. Для этого нужен пересмотр самого фундамента творчества.

Весь многоценный урожай гуманизма собран и упакован в хранилищах человеческой культуры.

В истории русской культуры мы можем узнать все элементы, определившие собой западную культуру. Только способ их сочетания и раскрытия был иной.

Поскольку на Западе идеи имели длительные периоды роста и созревания и медленно завоевывали жизнь, постольку в истории русской культуры идеи являлись революционным путем, они привносились в готовом виде и почти насильственно прививались к русской культуре.

Русская культура всегда ломалась, кромсалась, а потом доходила до полного раздутия, до завершения каждой идеи.

Все доводилось до конца.

Для русской культуры характерно Крещение Руси в днепровских водах.

Революционно, молниеносно, почти без периода предварительного созревания было дано христианство Древней Руси. Было дано не постепенной подготовкой умов, не целым рядом подготовительных десятилетий, а как вся полнота – целиком.

Языческие боги не отступали медленно перед победоносным крестом, а Перун был низвержен во всем своем всемогуществе. Никакой «алтарь неведомому Богу» [33] О жертвеннике с надписью «неведомому Богу» в Афинах см.: Деян. 17: 23. не высился до этого около него. Удар Перуну был нанесен без предупреждения и прямо в лоб.

И на Руси загорелся не только свет, а истинный пожар христианства.

Через Киевскую Русь в Московскую, минуя теснины татарщины, было перенесено русской культурой наследие Византии.

И наследие это было взято не в какой-либо части, а все целиком.

Православие целиком определило русскую духовную культуру.

А мирские, человеческие домыслы Византии, великая Константинова утопия, заменившая крест мечом, определила сознание Московской Руси.

Москва – Третий Рим. Четвертому не бывать.

Вот она, одна из первых русских утопий, окрыленная и воспламеняющая сознание московского человека.

И в ней была, конечно, доля истины. Она определила собой упорное, цепкое и страстное сколачивание великого государства. Она синтезировала в себе на долгие века все отдельные ответвления русской культуры, она вобрала и ассимилировала татарщину, противопоставила себя Востоку и Западу – одним словом, спеленала и вырастила русскую культуру.