Евгений Беркович - Еврейская Старина. №2/2019

В 1945-м вернулся с фронта Иосиф, муж Жени, отец семейства. Он, награжденный орденами и медалями, дошел до Берлина, был дважды ранен, второй раз очень тяжело, пуля попала в голову, но всего несколько миллиметров оказались спасительными и позволили сохранить ему жизнь. А после пребывания в госпитале он снова вернулся на фронт. Его простреленную пилотку Женя перешила сыну. И Миша с гордостью носил её в годы своего раннего детства. Ни у кого из мальчишек в их дворе не было такой.

В «роковые, сороковые» каждое мгновение могло стать судьбоносным в жизни любого, оказался ли он волей судьбы на фронте либо в оккупации или по дороге в тыл, да и в самом тылу. Все находились между жизнью и смертью. Зачастую всё решали считанные минуты.

Знаете, почему рассказанная мною история завершилась счастливо? Потому что эту семью вела по жизни сама судьба да еще самоотверженность еврейской матери, настоящей «а идише мамэ»…

Из 2-го письма Бориса мне:

«Люба! На одном дыхании прочитал Ваш замечательный рассказ об эвакуации мамы Михаила. Спасибо за полученное волнение. В моих воспоминаниях присутствует лишь одна история, эмоционально сопоставимая с Вашей.

22 июня, ровно в 4 часа…

К этому дню Виктору, родному брату моей покойной матери, уже исполнилось 16 лет, хотя выглядел он старше: высок, широк в плечах. На призывном пункте он сказал, что ему 18 лет. Документов никто не потребовал – никто не стал разбираться в такой момент, когда страна в опасности…

Определили Витю в подразделение диверсантов. Лагерь по подготовке диверсантов находился где-то возле Москвы. В лагере новобранцев учили обращаться с оружием,

свертывать парашюты как будто после прыжка, но самих прыжков не было. Первый тренировочный прыжок, он же боевой, Виктор совершил уже при десантировании в тыл врага. Преодолев страх, юноша благополучно приземлился и свернул парашют…

Отряд состоял всего из нескольких бойцов, одним из которых по фатальному совпадению был Глеб – парень из его же, Виктора, дома, что в Москве на улице Чехова. Начали выполнять боевое задание, но уже через несколько дней немцы обнаружили их, окружили и загнали в неглубокое, большое и холодное болото. Простояв всю ночь по грудь в жиже, у наших диверсантов начались разногласия. Командир отряда приказывал не трогаться с места, а Глеб с другим бойцом решили пробиться через вражеский заслон. Немцы до утра постреливали и светили прожекторами, но в болото не лезли. Утром Глеб с товарищем стали выбираться из болота. Сначала было тихо, но потом раздались выстрелы, после которых снова все смолкло.

Простояв в болоте остаток дня, измученные, голодные, грязные, они под вечер стали осторожно выползать на твердую землю. Немцев нигде не было. Зато у края болота лежали тела погибших товарищей, их спасителей. Лица их были обезображены жуткими ранами от ударов штыков…

Много повидал Виктор за годы войны, но судьба хранила его, и он вернулся домой даже без единого ранения. А вот дома…

Много лет каждый раз, выходя из подъезда во двор, он внимательно осматривался, чтобы избежать невыносимо тяжкой встречи с матерью Глеба. «Почему Глеб погиб, а ты жив?»

Кем только не был Витя после той страшной войны: и часовых дел мастером, и механиком, и певцом, и завхозом в институте им. Курчатова. Пел в хоре Пятницкого, в Московской Оперетте. Даже ездил на гастроли за рубеж, но это уже в 60-ых…»

Продолжение моего ответа на 1-е письмо Бориса

За всё судьбу благодарю (былое и думы)

«Вернемся к событиям шестидесятых. Расскажу и о моем поступлении в ХГУ – в Харьковский университет в 1965 году.

Я увлеклась математикой лет с 13-ти, посещала математический кружок в университете, участвовала в олимпиадах, и неоднократно была призером, были грамоты. Потом, в 1962 году, когда я переходила в 9-й класс, в каждом районе Харькова открылись математические классы, и я перешла в такой класс в другую школу. А с 1-го сентября 1963 г. все 6 математических классов города, класс физиков и класс радиофизиков из разных школ объединили вместе. Так открылась в Харькове по инициативе профессоров ХГУ, члена-корреспондента Академии Наук УССР, Н. И. Ахиезера и академика Академии Наук СССР, В. А. Марченко, физико-математическая школа (теперь это физ-мат лицей) по примеру школы Колмогорова в Москве. Учиться в ней было нелегко, были регулярные отсевы; на следующий год, из 6-ти математических классов образовалось 5.

Мне было очень интересно там учиться, в результате я получила серебряную медаль (одна четверка по черчению). Учителя советовали поступать на механико-математический факультет университета.

В марте 1965 г. в ХПИ (политехническом институте) проводилась олимпиада по физике среди одиннадцатиклассников, будущих выпускников школ Харькова. Один ученик нашей школы и я разделили 1-ое место на этой олимпиаде. Вскоре пришел в школу представитель ХПИ познакомиться с победителями олимпиады и агитировать нас поступать на инженерно-физический факультет. Одного победителя он нашел, а меня не «нашел». Об этом мне рассказал учитель физики, преподававший физику в соседнем классе, но знавший меня. Я его поняла правильно, было ясно, что этот товарищ пришел в разведку, национальность парня ему подходила, а мой «5-ый пункт» никак нет. Однако я туда и не собиралась поступать, просто пошла на олимпиаду, чтобы проверить свои силы. В городе было хорошо известно об антисемитизме заведующего кафедрой физики ХПИ. На вступительном экзамене по физике почти всем евреям ставили двойки из года в год.

А ведь очень престижный инженерно-физический факультет ХПИ был образован благодаря талантливейшему еврею, профессору Фертику Саулу Марковичу, Лауреату Государственной премии Украины, выдающемуся ученому в области техники и электрофизики высоких напряжений. Там же преподавал математику очень известный профессор Израиль Маркович Глазман. А вот набирать студентов евреев не желали.

Документы я подала в университет на мех-мат, где обычно конкурс был небольшой, бывали даже недоборы и последующие отсевы после 1-го семестра. Но в 1965г. поступали, в основном, родившиеся в 1947 году – году, в котором рождаемость резко возросла. Вот и обозначился конкурс приблизительно 4 человека на место. А на следующий, 1966 год, в Ваш год поступления, был конкурс в 2 раза больший из-за двойного выпуска. Тогда и начали проявляться антисемитские тенденции среди некоторых экзаменаторов. Возможно, это исходило сверху, но ведь не все преподаватели проявили себя на этом «поприще», в другой аудитории принимали экзамены объективно. Мне не повезло, я попала к тем, кто старался выполнять соответствующие указания, либо сам проявлял инициативу.