Филип Янси - Что удивительного в благодати?

Тем не менее, и Япония, и Германия приняты в мировое сообщество, то есть получили «прощение» за свою агрессию. Однако Германия вошла в обновленную Европу полноправным партнером, бок о бок со своими жертвами, а Япония все еще вынуждена вести переговоры с бывшими врагами, привыкшими соблюдать осторожность. Чем больше она медлит с извинениями, тем дольше растягивается процесс ее окончательного принятия в члены международного сообщества.

В 1990 году мир стал свидетелем драмы прощения, разыгравшейся на подмостках мировой политики. Восточная Германия на первых в своей истории свободных выборах сформировала парламент, и депутаты взяли бразды правления в свои руки. Восточный блок претерпевал огромные изменения. Западная Германия предложила решительный шаг — объединение страны — и новому парламенту пришлось решать сложнейшие политические вопросы. Тем не менее, в качестве первого официального акта депутаты приняли торжественное заявление, составленное скорее на богословском, нежели на политическом языке:

Мы, первые свободно избранные парламентарии ГДР… от имени граждан этой страны принимаем ответственность за унижения, гонения и убийства евреев — мужчин, женщин, детей. Мы испытываем скорбь и стыд и признаем это пятно немецкой истории… Многие народы мира в эпоху национал–социализма претерпели немыслимые страдания… Мы просим прощения у всех евреев земли. Мы просим народ Израиля простить нас за лицемерие и враждебность официальной политики Восточной Германии по отношению к Израилю, а также за преследования и угнетения граждан еврейского происхождения, продолжавшиеся в нашей стране и после 1945 года.

Парламент Восточной Германии принял это заявление единогласно. Депутаты поднялись и долго аплодировали стоя. Потом наступила минута молчания в память евреев, погибших во время геноцида.

Чего можно достичь с помощью подобного жеста? Разумеется, он не вернет к жизни погибших, не исправит совершенных в прошлом злодеяний. Но этот акт ослабил петлю вины, в которой Восточная Германия задыхалась почти полвека — пять десятилетий, на протяжении которых правительство страны упорно отрицало потребность в прощении.

Западная Германия к тому времени уже принесла официальные извинения за преследование евреев. Более того, она выплатила евреям шестьдесят миллиардов долларов репараций. Сам факт дипломатических отношений между Германией и Израилем — поразительное свидетельство прощения на международном уровне. Значит, и в области государственной политики благодать не бессильна!

В последние годы мы были свидетелями и других публичных актов прощения, разыгравшихся в бывших коммунистических странах.

В 1983 году, незадолго до того, как рухнул Железный Занавес, Папа Иоанн Павел II посетил Польшу, где действовали законы военного времени. При огромном скоплении народа он служил Мессу под открытым небом. Толпы людей, строго организованные по приходам, двинулись через мост Понятовского и устремились на стадион. Дорога к мосту проходила мимо здания ЦК коммунистической партии. Часами демонстранты шли мимо этого здания, распевая в унисон: «Мы вас прощаем! Мы вас прощаем!» Одни произносили это с искренним чувством, другие — выкрикивали с презрением, как бы говоря: «Вы — пустое место, мы не испытываем к вам даже ненависти».

Год спустя Ежи Попелушко, тридцатипятилетний священник, чьи проповеди будоражили всю страну, был выловлен из реки Вистула с выколотыми глазами. С его пальцев были сорваны ногти. И вновь католики вышли на улицы с плакатами: «Мы прощаем». Каждое воскресенье Попелушко проповедовал прощение толпам, собиравшимся на площади перед его церковью: «Защищайте истину. Побеждайте зло добром». После смерти священника прихожане продолжали исполнять его наказ, и в конечном счете именно дух все превозмогающей благодати привел к краху режима.

По всей Восточной Европе продолжается борьба между прощением и непрощением. Может ли российский священник простить офицеров КГБ, которые бросили его в тюрьму и снесли его церковь? Простят ли румыны врачей и медсестер, которые приковывали сирот–инвалидов к больничным койкам? Простят ли граждане Восточной Германии «подсадных уток» (а в их числе были преподаватели семинарий, пасторы, неверные супруги), которые доносили на них? Когда борец за права человека Вера Волленбергер узнала, что тайной полиции ее выдал муж — и это привело к аресту и ссылке, — она бросилась в ванную комнату, где ее стошнило. «Никому не пожелаю пройти через этот ад», — писала она.

Пауль Тиллих считал прощение способом воспоминания о прошлом, при котором с этим прошлым можно расстаться. Его принцип применим не только к отдельным людям, но и к народам. Да, прощение дается нелегко, и для этого порой требуется смена нескольких поколений. Но что еще способно разорвать цепи, рабски приковавшие людей к прошлому?

Никогда не забуду сцену, свидетелем которой я стал в Советском Союзе в октябре 1991 года. Я рассказал о ней в небольшой книге, опубликованной сразу после поездки. Однако история стоит того, чтобы повторить ее лишний раз. В ту пору Советская империя разваливалась. Власть Михаила Горбачева висела на волоске, Борис Ельцин с каждым днем приобретал все большее влияние. В составе группы христиан я встречался с российскими вождями, пригласившими нас помочь в «восстановлении морали» страны.

Хотя Горбачев и все правительственные чиновники весьма радушно принимали нас, ветераны нашей делегации предостерегали: при посещении штаб–квартиры КГБ нас ждет иное обращение. Пусть народ уже сбросил с пьедестала стоявший перед зданием памятник Феликсу Дзержинскому, внутри здания дело его живет. Огромная фотография этого страшного человека по–прежнему висела на стене в зале, где мы собрались. Агенты КГБ с пустыми, неподвижными лицами (точь–в–точь как их изображают в голливудских фильмах) стояли навытяжку у дверей зала, обшитого деревянными панелями. К нам обратился генерал Николай Столяров, вице–председатель КГБ.

— Нашу с вами встречу, — начал он, — не могло бы предсказать самое необузданное воображение писателя–фантаста.

Тут он был прав. Однако генерал удивил нас больше, добавив:

— Мы в СССР осознаем, что не принимали христиан. Однако политические вопросы невозможно решить без искреннего покаяния, без всенародного возвращения к вере. Вот крест, который мне предстоит нести. Пока мы придерживались научного коммунизма, считалось, что религия разделяет людей. Теперь мы видим нечто противоположное: любовь к Богу их объединяет.

Головы наши закружились. Откуда советский генерал взял фразу «нести свой крест»? И это слово — покаяние? Не добавил ли что–то от себя переводчик? Я оглянулся на Петра и Аниту Дейнека, тринадцать лет тому назад изгнанных из России за религиозную пропаганду, — теперь они лакомились пирожными в штаб–квартире КГБ.