Филип Янси - Что удивительного в благодати?

Джоэль Недерхуд, добрый, благовоспитанный человек, радио–и телеведущий, поднялся и задал вопрос:

— Генерал, многие из нас читали описание Гулага у Солженицына. Кое–кто даже потерял там близких. — Эта дерзость застала врасплох некоторых коллег Недерхуда. В зале явно сгущалось напряжение. — Ваше ведомство несет ответственность за все, что происходит в тюрьмах, в том числе в тюрьме, спрятанной в подвалах этого здания. Как вы относитесь к своему прошлому?

Столяров, не смутившись, ответил:

— Я уже говорил о покаянии. Это — первый шаг. Вероятно, вам известен фильм Абуладзе с таким названием. Перестройка невозможна без покаяния. Настало время покаяться в нашем прошлом. Мы нарушали Десять Заповедей и за это ныне расплачиваемся.

Я видел «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. Прозвучавшая из уст Столярова ссылка на этот фильм изумила меня. В нем показаны ложные доносы, аресты невинных, сожжение церквей — все те злодеяния, которые стяжали КГБ его мрачную репутацию, особенно в качестве врага веры. По приблизительным оценкам около 42 000 священников погибло в сталинскую эпоху, общее число священников в стране с 380 000 упало до 172 000. Было уничтожено тысяча монастырей, шестьдесят семинарий, девяносто восемь процентов православных церквей.

«Покаяние» показывает эти злодеяния на уровне провинциального города. В самой острой сцене фильма деревенские женщины роются в мусоре на берегу, среди бревен, только что выброшенных на берег большой реки — они надеются таким образом получить весточку от мужей–лесорубов, отправленных на принудительные работы в лагерь по соседству. Одна женщина обнаруживает вырезанные на бревне инициалы и со слезами целует бревно, последнюю связь с мужем, которого ей уже не суждено приласкать. В конце фильма старая крестьянка спрашивает дорогу к храму. Ей говорят, что эта улица не ведет к храму. «Кому же нужна дорога, если она не ведет к храму?» — возражает старуха.

И вот, сидя в генеральном штабе тиранического режима, в помещении над арестантскими камерами, где допрашивали Солженицына, мы услышали весьма схожие слова из уст вице–председателя КГБ. Кому нужен избранный путь, если он не ведет к покаянию, к Десяти Заповедям, к храму?!

Внезапно наша встреча приобрела более личный и задушевный оттенок. В разговор вступил Алекс Леонович, переводивший наши слова Столярову. Уроженец Белоруссии, он бежал из СССР в пору сталинского террора и добрался до Соединенных Штатов. Там он в течение сорока шести лет готовил религиознее передачи для своей родины, где их часто глушили. Алекс был лично знаком со многими христианами, подвергавшимися гонениям и пыткам за свою веру. Ему казалось почти немыслимым, что он сидит здесь и переводит речь высокопоставленного офицера КГБ — весть о примирении.

Алекс, полный, немолодой человек — эдакий «дедушка» — представлял здесь старую гвардию несломленных воинов, более полувека молившихся о переменах в Советском Союзе, о тех самых переменах, которые мы теперь, по–видимому, наблюдали воочию. Он медленно, негромко отвечал генералу Столярову:

— Генерал, многие мои родственники пострадали от рук вашей организации. Мне пришлось покинуть любимую родину. Моего дядю, который был мне очень дорог, отправили в лагерь в Сибирь, и оттуда он уже не вернулся. Генерал, вы сказали, что раскаиваетесь. От имени моих близких, от имени дяди, погибшего в Гулаге, я вас прощаю.

И Алекс Леонович, евангельский христианин, протянул руки навстречу генералу Николаю Столярову, вице–председателю КГБ, и по–русски сдавил его в медвежьих объятиях. Столяров что–то шепнул на ухо Алексу — что именно, мы узнали потом: «Я плакал лишь два раза в жизни, когда умерла моя мать и — сейчас».

— Я ощущаю себя Моисеем, — говорил Алекс, когда мы возвращались на автобусе в гостиницу. — Я вижу землю обетованную. Я готов к славе небесной.

Только сопровождавший нас русский фотограф был настроен не столь оптимистично.

— Это все притворство, — ворчал он. — Надели маску в честь вашего приезда. Я им не верю. — Но и он какое–то время спустя сдал позиции и Извинился. — Возможно, я был неправ. Не знаю, что и думать.

Ближайшие десятилетия, а может быть, и века, бывшему Советскому Союзу предстоит биться над проблемой прощения. Афганистан, Чечня, Армения, Украина, Латвия, Литва, Эстония — каждое из отколовшихся от империи государств затаило злобу против некогда угнетавшей их метрополии. Все они, как наш русский фотограф, ставят под сомнение любой жест со стороны России. Русские до сих пор не доверяют друг другу и своему правительству — и с полным на то основанием. Прошлое нельзя забыть, пока оно не преодолено.

И все же преодолеть исторические обиды возможно. Только это медленный и не слишком совершенный процесс. Цепи безблагодатности могут однажды порваться. Мы в Соединенных Штатах имеем опыт примирения на международном уровне: наши заклятые враги во Второй Мировой войне, Германия и Япония, превратились в надежнейших союзников. Аналогичный опыт пережили Советский Союз и Югославия. Мы перенесли кровавую Гражданскую войну, расколовшую и нацию, и многие семьи.

Я вырос в Атланте, штат Джорджия, где к генералу Шерману, который некогда сжег этот город дотла, относятся примерно так, как боснийские мусульмане — к своим соседям сербам. Ведь это Шерман изобрел тактику «выжженной земли», которую с таким успехом применили ныне на Балканах. Каким–то чудом нашему народу удалось сохранить единство. Южане все еще вздыхают о флаге конфедератов и поют «Дикси», но никто не предлагает отделиться или расколоть нацию по этническому признаку. Среди последних наших президентов двое были из Арканзаса и Джорджии.

После Гражданской войны политические консультанты уговаривали Линкольна сурово покарать южан за развязанное ими кровопролитие. «Если я превращу врагов в друзей, разве тем самым я не избавлюсь от врагов?» — возразил президент и вместо плана мести предложил великодушный план примирения. Дух Линкольна продолжал руководить народом и после его смерти, и именно поэтому Соединенные Штаты уцелели в качестве соединенных.

Еще удивительнее был путь к примирению между черной и белой расой, одна из которых некогда владела другой. Многолетние последствия расизма лишний раз подтверждают, как много времени и труда уходит на искоренение несправедливости. Но каждый шаг, приближавший афроамериканцев к полноте гражданских прав, был еще одним шагом к полноте прощения. Не все наши чернокожие братья сумели простить, как не все белые сумели покаяться, и глубоко засевший расизм по–прежнему разделяет надвое страну. Однако если сравнить нашу ситуацию с положением, скажем, в бывшей Югославии, мы вздохнем с облегчением: пулеметчики не преграждают подъезды к Атланте, артиллерия не собирается бомбить Бирмингем.