Сергей Иванов - БЛАЖЕННЫЕ ПОХАБЫ

Тот же, видимо, наиболее древний вариант «безобидного юродства» мы находим в другом житии, относящемся к V в., – легенде о поваре Евфросине [CVII] [CVII] Nau F., Clugnel L. Vies et recite d'anachoretes // ROC. V. 10, 1905 (далее: Nau, Clugnet. Vies), p. 42-45. Русский перевод: Византийские легенды, с. 181-183. Этот же рассказ вкраплен в относящееся к X в. житие Власия Аморийского, ср.: De s. Vlasio Amoriensi // AASS Novembris. V. 4. Bruxelles, 1925, p. 658-659. (BHG, 628):

Его презирали как простеца и доверили ему единственно только заботу о кухне . Он совершил много тайных дел [ добродетели ]… Всем он показывался грязным после поварской работы и в жалкой одежде [CVIII] [CVIII] Nau, Clugnet. Vies, p. 42. .

Покрывшись угольной сажей , словно облачившись в роскошную одежду … он ежечасно подвергался со стороны всех прилюдным укорам и притеснениям . Его презирали все и во всём , словно ненавистного изверга . Случалось , что его колотили и называли негодным рабом; его томили голодом и жаждой , но каждый день он записывал себе в прибыль замечательные выгоды , а именно те поношения , которые он ото всех получал , принимая их , словно похвалы [CIX] [CIX] De s. Vlasio Amoriensi, p. 656. .

Однажды благочестивый пресвитер монастыря увидел во сне рай, в котором он, к своему изумлению, встретил Евфросина. Оказалось, что тот служит там сторожем, в то время как пресвитер попал туда впервые после трёх лет неустанных подвигов. По просьбе пресвитера Евфросин дал ему три райских яблока, которые после пробуждения оказались в келье. Пресвитер бросился в церковь и сказал монахам:

« Молитесь … у нас в монастыре есть драгоценная жемчужина – Евфросин . Мы презирали его как неуча , а он более всех нас удостоен благодати Божьей »… А Евфросин , тот повар , когда пресвитер начал рассказывать … открыл боковую дверь , вышел из церкви и никогда до сего дня не появлялся , убегая славы людской [CX] [CX] Nau, Clugnet. Vies, p. 45. .

В другом варианте этого же рассказа (BHG, 1440md) некоему старцу, вопрошавшему Бога, кто сравнится с ним в святости, открылось, что в соседнем монастыре есть такой инок. Старец прибыл в обитель и попросил, чтобы к нему вывели всех монахов.

И по приказу игумена пришли все братья . Но не было того , о котором было возвещено старцу . И вопросил он: « Есть ли ещё какой брат ?» И ответил [ игумен ] : « Да , но он безумен (σαλός έστι ) и работает в саду ». Сказал старец: « Позовите его ». Его позвали , и когда он явился , старец встал , облобызал его и , отойдя с ним в сторону , спросил: « В чём состоит твой подвиг ? Расскажи мне !» Он же ответил: « Я – человек безумный ( άνθρωπος σαλός είμι )» Но после настоятельных просьб старца он открыл ему: « Авва поместил со мною в мою келью рабочего быка , и тот каждый день рвёт вервии той циновки , которую я плету . Уже тридцать лет я терплю это и ни разу не попустил себе никакого помысла против аввы , а также ни разу не ударил быка . Проявляя долготерпение , я снова плету свои верёвки и благодарю Бога ». Услышав это , старец подивился [26] [26] Παύλος Ευεργετικός. Συναγωγή των θεοφθόγγων ρημάτων καΐ διδασκαλιών. Κωνσταντινουπόλεως, 1861, σ. 128. Легенда о садовнике – несомненное подражание житию Евфросина, но, с другой стороны, она очень похожа на житие Исидоры. В том виде, в каком эти тексты до нас дошли, последнее вроде бы древнее первого; но будем помнить о том, что все эти легенды существовали во множестве изводов и нельзя исключить, что изначальный вариант жития Евфросина не уступает по древности Исидориному. Что касается мотива «юродствования», то он в поведении повара / садовника прослеживается слабее, чем у Исидоры. .

Так, шаг за шагом, рассказ о тайной святости трансформируется в повесть о людской слепоте: ведь настоящее юродство немыслимо без такого фона, как людская жестокость. Пока что тайный святой никак специально не провоцирует агрессии против себя. Но всё-таки и в ранних легендах уже таится в эмбрионной форме тот мощный заряд, который потом разлетится далеко за пределы монастырских кухонь. Развитие этих агрессивных потенций демонстрируют другие истории, сюжетно чем-то напоминающие тавеннисиотскую. Вот одна из них.

В «Рассказах аввы Даниила» повествуется, как старец с учеником явились в женский монастырь и попросились переночевать (BHG, 2101). Их долго не пускали, но громкая слава Даниила растопила подозрительность. Во дворе обители спала какая-то монахиня. Старцу объяснили: «Это пьяница. Что делать с ней – не знаем: выбросить из монастыря боимся, а коли оставим, так она испортит [CXI] [CXI] О значении слова «испортит», έκβολίζει см.: Пападопуло-Кера-мевс А. И. Мелкие заметки и известия // ВВ. Т. 15. 1908, с. 437. сестёр». На «пьяницу» плеснули водой, но она лишь с трудом продрала глаза. «Вот так всегда», – в сердцах сказала игуменья и повела гостей в трапезную.

[ За обедом ] старцу дали мочёных овощей , фиников и воды . Ученику дали жареных бобов , малый хлебец и разбавленного вина . Сёстрам же положили множество кушаний , и рыбы , и вина вдоволь . И ели они много и хорошо , и никто не разговаривал .

После еды Даниил поинтересовался, отчего их так скудно покормили, но матушка объяснила: «Ты – монах, я тебе и подала монашескую еду; ученик же твой есть ученик монаха, и я положила ему как ученику; мы же послушницы и ели еду послушниц».

Ночью, когда монастырь уснул, старец с учеником тихонько встали и пошли взглянуть на «пьяницу». Из засады они видели, как она поднялась с земли, воздела руки к небу и начала истово молиться, проливая слёзы и отбивая поклоны. Но услышав, что какая-то из сестёр идёт по нужде, «пьяница» тотчас бросилась наземь и захрапела. Даниил привел игуменью посмотреть на это, и она, заплакав, сказала: «О, сколько зла мы ей сделали!»

Как только притворство было раскрыто, «пьяница» бежала из монастыря, оставив записку: «Молитесь за меня и простите мне то, в чём я против вас нагрешила». В монастыре поднялся великий плач. Старец же сказал:

« Я из-за неё и пришёл . Таких пьяниц любит Бог ». Сестры со слезами исповедались ему в тех прегрешениях , которые совершили в отношении праведницы , и в своих кельях славили Бога , который один лишь ведает , сколько у него тайных слуг [CXII] [CXII] Clugnet L. Vie et Recks de l'abbe Daniel // ROC. V. 5. 1900, p. 69-70. .

Так заканчивается эта любопытная история, в которой, если разобраться, одни недоговоренности. От нас скрывают не только то, почему праведница столь странно проявляет свою святость, но и более простую вещь: какое отношение к основному сюжету имеет вставной эпизод в трапезной. Автор подчеркнуто не выражает своего отношения к происходящему, прячась за педантичное перечисление блюд и обстоятельные объяснения игуменьи. Насколько можно судить, та делала всё правильно: например, вино, которое пьют за трапезой монахини, вполне допускалось уставами [CXIII] [CXIII] Dembinska M. Food Consumption in Monasteries // Byz. V. 55. 1985, p. 440-442. , а неблагонравную инокиню действительно следовало изгнать из обители [CXIV] [CXIV] Galatariotou C. Byzantine Women's Monastic Communities: the Evidence of the TYPIKA//JOB. Bd. 38. 1988, S. 267-268. . Итак, на поверхности, на лицевой стороне жизни мы видим благочестивых послушных монахинь и среди них – одну паршивую овцу – «пьяницу». Но Бог, используя Даниила, словно плугом переворачивает пласт бытия, и там, в сокровенных глубинах, становится очевидно, что истинная святая – как раз она, «пьяница». Почему она? Разве она совершала подвиги благочестия? Нам об этом ничего не сообщают. Единственное её отличие от других инокинь в том, что она вводит окружающих в соблазн. И всё же святая – именно она. Это нам дано: «Таких пьяниц любит Бог». Но если здесь всё оказалось наоборот по отношению к видимости, то, значит, остальные монахини, в свою очередь, не так уж праведны, как представляются. И изъян их вовсе не в том, что они нарушают какие-то правила (это как раз делает «пьяница»), а в том, что они их не нарушают. Автор притчи старается быть беспристрастным, но его недовольство монахинями прорывается и в том, что они, по его словам, «ели много и хорошо, и никто не разговаривал», и в занудности объяснений игуменьи. Всё это по отдельности вроде бы нормально, и придраться не к чему, но в целом выходит пресное, приземленное существование, в котором нет места ослепительному сиянию вечности. Праведница не обличает сестёр – она инстинктивно реагирует на убыль Абсолюта. Сама же реакция как бы пародирует чинную трапезу: лучше напиться вусмерть и валяться в грязи (ведь у окружающих нет способа убедиться, что это обман), чем с уставом в руках подсчитывать, сколько кому полагается.