Георгий Федотов - Стихи духовные

Воскреснет Небесный Царь,

И вознесется рука Его. (5, 176, 183, 186, 189, 191, 192)

В народе живет два представления: о Христе небесном и о Христе погребенном, до конца времен покоящемся в своем гробе. Последний образ является очень устойчивым и встречается в самых различных стихах, чаще всего связанных с топографией Иерусалима. Народ помнит о гробнице Христовой как о величайшей святыне святого города. Иногда эта гробница представляется чудесно висящей в воздухе, как в стихе об Анике-воине:

Где Христова гробница пребываег на воздуси, (Варенцов, 110)

и в некоторых вариантах стиха о Голубиной книге (I, 312). Народ не хочет примириться с пустотой этой гробницы. Что же хранится в ней? Если один из вариантов «Голубиной книги», как мы видели, дает ответ:

Почивают книги самого Христа, (I. 272)

а другие, гораздо более многочисленные:

Почивают ризы самого Христа, (I, №№ 82, 86, 87, стр. 271. 302)

то нередко мы читаем:

Стоит гробница на воздусех белокаменна,

Почивают мощи самого Христа, царя небесного. (308, 312, 332; Варенцов, 13)

В «Голубиной книге» это топографическая деталь, связанная с Иерусалимом. В «Хождении Богородицы» гроб с мощами Христа - существенная часть финала, дающего утешение разрешение мукам Богородицы. Но здесь гроб Христов покоится в одной церкви с гробом Матери и Иоанна (Богослова или Предтечи):

Во этой во церкви три гроба стоят.

Во первом во гробе Святая Дева,

Во другом во гробе Иван Богуслов,

В третьем во гробу сам Исус Христос. (4, 240)

Как объяснить эту столь дорогую, очевидно, для народа апокрифическую черту, идущую вразрез с основным догматом христианства? Если разрешить себе догадку, то мы сказали бы, что народ более дорожит осязательной материальной святыней, телом Христа на земле, чем торжеством Воскресения (Вознесения), уносящим Христа с земли на небо. Мощи Христа, мыслимые, очевидно, по аналогии с мощами святых, являются материальным источником благодати, вещественным залогом освящения мира. Противоречит ли этот вариант легенды вере в воскресение, явно утвержденной в стихах о страстях? Даже если допустить противоречие, оно не нарушило бы нашего представления о законах народной поэзии. Но, пожалуй, никакого противоречия и нет, и певец может для себя проводить разграничение между телом Христа, покоящимся во гробе, и его Божественным духом, восседающим на небесном престоле. Это раздвоение вполне соответствовало бы посмертной жизни святых, которые пребывают одновременно и в раке своих мощей, и на небесах.

Воскресший Христос еще раз сошел с небес в Пятидесятницу,

Пускал по земле Свой Святой Дух, (6, 121 и др.)

и после этого он пребывает в небесной отрешенности от человечества, царящий над миром, как его грозный Судия. Никогда народный певец не показывает Его отвечающим на молитвы, снисходящим для помощи и утешения в беде - то, чего народ ждет от святых и Богородицы. Христос оставил людям свой закон и - Судия Праведный - придет потребовать отчета. В «Свитке Иерусалимском» {105} Христос посылает людям свое последнее предупреждение. Это письмо, упавшее с неба в камени (подобно книге Голубиной), где является людям

Яво (Христа) рукописание,

Духом Святым напечатано.

Письмо содержит указание на близость конца:

Чада вы Мои...

Время Божие приближается, (6, 69)

Христос обличает грехи человеческие, указывает путь спасения. Кончается оно эсхатологической угрозой, отличной от канонической апокалиптики:

Да не послушаете Мои заповеди,

Разодвину Я седьмое небо,

Спущу на вас каменья горящую,

Воду кипящую,

Побью вас камением на земле. (6, 71)

Или иначе:

Сотворю вам небу медную,

Землю железную...

Поморю вас гладом на земле, (6, 72)

Или, еще ужаснее, в одном из «богородичных» вариантов стиха о Страшном Суде:

Сошлю я на вас остропилателей [45],

Судьи вам немилостивые...

Сошлю на вас споядателей,

Птицу Главину, крылья орлины,

Крылья орлины, ноги железныя,

Власы на них женския:

Расточат вашу кровь христианскую. (5, 121)

Но все это лишь предвкушение того страшного дня, о котором народ поет в бесчисленных песнях и который завершает трагическую судьбу человечества. Мы встретимся еще с образом Христа на Страшном Суде в главе о народной эсхатологии. Этим Судом сильнее всего окрашивается представление певца о Христе:

А кто не слыхал страха Христова? (5, 195)

Вся тоска страдающего человечества, все умиление перед миром божественным, которые не смеют излиться перед Христом в силу религиозного страха, свободно и любовно истекают на Богоматерь. Вознесенная в мир божественный, до неразличимости с небесным Богом, Она, с другой стороны, остается, в отличие от Христа, связанной с человечеством, страждущей матерью и заступницей. Другими словами, богочеловеческое благовестие христианства, стесненное кирилловской христологией, прокладывает себе русло в почитании Богоматери {106} .

Обращаясь к Ней или говоря о Ней, певец находит самые нежные и трогательные слова:

Мать моя - Матушка Мария,

Пречистая Дева, Пресвятая, (6, 175)

Свет Мати Мария,

Пресвятая Богородица, (6, 193; 6, 191)

Солнце красное, (I, 425)

Пречистая голубица, (4 ,18)

Мати Божжа, Богородица,

Скорая помощница,

Теплая заступница,

Заступи, спаси и помилуй... (I, 38)

В образе ее, не юном, не старом, словно безвременном, как на православной иконе, народ чтит небесную красоту материнства:

Не плачь, не плачь своей красы,

Не слези своих ясных очей! (Вар., 58; [Бес.] 4, 192; 6, 185)

Но это красота матери, а не девы {107} . Явно чуждым великорусской мариологии, явно навеянным Западом представляется образ:

Девица - всем царица. (Вар., 47)

Однако красота Ее подернута дымкой слез. Она всегда остается воплощенным страданием.

Страсти Богородицы начинаются, как мы видели, еще до рождения Божественного Сына. О «Сне Богородицы», первых богородичных страстях, Бессонов заметил: «Нет произведения более известного всем и всюду». Здесь содержанием пророческого сна является собственно рождество и крещение Сына, связанное с видением вырастающего на берегу Иордана крестного древа. Христос сам - в утробе - толкует этот сон Матери, относя его к Своим страстям (6, 175). Едва родивши Сына, Мать должна спасать Его от палачей Ирода (или от «иудеев» в стихе о Милосливой жене). Те же скитания, то же бегство, которые сопровождают первый, рождественский, цикл Богоматери, вводят и последний, страстной Ее цикл. Весть о распятии Сына застает Марию далеко. Она ходит по земле, ищет Христа:

По горам, по горам по Сионским, (4, 238)

По горам, по крутым горам, (4, 242, 247)

По чисту полю, (4, 244)

По святой Руси. (4, 243)

От встречных «жидов» она узнает о совершающейся казни: