С. А. Иванов - Блаженные похабы

Говоря о случаях «юродства» на Западе, мы не включаем в рассмотрение адептов многочисленных сект [960] Cm.: Guillaumont M. Un mouvement de «spirituels» dans l’Orient Chretien 11 Revue de l’histoire des religions. V. 189/190. 1976, p. 129. : в их поведении, как и в поведении мессалиан (ср. с. 181 сл.), могло быть много «юродского», но при этом, как уже было сказано, сами еретики считали себя единственными правоверными, так что психологически это был совершенно иной случай.

Притом что реально «практикующих» юродивых на Западе было немного, идейных защитников «отклоняющегося поведения» нашлось там куда больше, чем в Византии. Как мы уже знаем и по православному, и по мусуль- майскому опыту, больше всего напоминали юродивых своими декларациями мистики [961] См.: Laharie М. La folie au Moyen Age (Xе—XIIIе siecle). Paris, 1991, p. IX, 91—104. . Так это было и в католицизме. Например, Бернар Клервоский (1090—1153 гг.) призывал христиан быть «жонглерами Господа» (jocula- tores Domini) [962] PL. V. 182. 1859, col. 211—212. , он подбадривал:

Хороша та игра, которая доставляет людям достойное смеха зрелище (ridiculum… spectaculum praebet), ангелам же — приятнейшее. На манер шутов и жоглеров (iocula- torum et saltatorum), которые вниз головой, задрав ноги кверху, стоят на руках вопреки человеческому обыкновению, и так привлекают к себе все взоры. Это не детская забава… это игра приятная, честная, серьезная, достойная внимания (iucundus, honestus, gravis, spectabilis), она может доставить удовольствие небесным зрителям. В эту чистую и благочестивую игру играл тот, кто сказал: «Мы стали позорищем для ангелов и людей» (1 Кор. 4:9). Поиграем же в нее и мы, чтобы над нами посмеялись, сбили с толку, унизили (illudamur, confundamur, humiliemur) [963] Цит. no: LeclercqJ. Le theme de la jonglerie chez S. Bernard et ses contemporaines // Revue d’histoire de la spiritualite. V. 48. 1972, p. 386. .

Казалось бы, все то же самое мог бы сказать и Симеон Эмесский, если бы вдруг из литературного персонажа превратился в теоретика юродства. Даже цитата из Послания к Коринфянам выбрана та, что предшествует знаменитым словам о «безумных Христа ради». Однако ни Симеон, ни Андрей не выступали с развернутыми апологиями — лишь Савва Новый одновременно и юродствует, и обосновывает свое поведение. Про Бернара же есть все основания полагать, что сам он на руках ходить не умел.

Позднее средневековье знало многих богословов, которые в пику схоластике поднимали на щит концепцию безумия как способа непосредственного контакта с Богом. Наиболее характерный пример — теологи, принадлежавшие к направлению devotio moderna (М. Экхарт, И. Таулер и др.). Иногда их действительно уподобляют юродивым [964] Slowinski М. Blazen. Warszawa, 1993, s. 65. , но вряд ли для этого есть основания. Умозрительная скандальность не обязательно связана с реальным дебошем. Философы вроде Фомы Кемпийского или Николая Кузанского (XV в.) заново возрождали в Европе интерес к учению апостола Павла о Божьей глупости. Результатом этого явилась и знаменитая «Похвала глупости» Эразма Роттердамского [965] Kaiser W. Praisers of Folly. Cambridge, 1963, p. 8—12, 84—88; ср.: Screech M. A. Ecstasy and the Praise of Folly. London, 1980, p. 185. . Но к юродству все это не имело никакого отношения. Также нельзя считать юродивым и французского иезуита XVII в. Ж. — Ж. Сурэна, хотя его именуют так некоторые исследователи [966] Иоанн Кологривов. Очерки по истории русской святости, с. 250; De Cerleau М. The Mystic Fable. V. I. Chicago, 1986, p. 42. — слишком много в нем было как подлинного безумия, так и подлинного самобичевания.

Католическое средневековье, вплотную подойдя к парадигме юродства, тем не менее не создало ее в тех параметрах, в которых это удалось средневековью византийскому. Как правильно заметил Жан–Мари Фритц, «дурак Божий так никогда и не сумел акклиматизироваться под небом Запада: тот его не принял» (le fou de Dieu n’a jamais pu s’acclimater sous le ciel de l’Occident: il n’a pas ete accepte) [967] Frilz J. — M. Le discours, p. 314. О попытках найти аналоги юродству на современном Западе ср.: Leonhardl‑Aumiiller J. Narren um Christi willen — Eine Studie zu Tradition und Typologie des «Narren in Christo» und dessen Auspragung bei Gerhard Hauptmann// Kulturgeschichtliche Forschungen. Bd. 18. 1993, S. 45—54. .

Для настоящего юродивого европейский святой, с одной стороны, чересчур психологичен, а с другой — слишком социален.

Когда Пушкин попросил друзей прислать биографию «Большого Колпака» для работы над «Борисом Годуновым», Петр Вяземский написал ему 6 сентября 1825 г.: «Карамзин говорит, что ты в колпаке немного найдешь пищи, то есть, вшей. Все юродивые похожи!» [968] Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 13. М.; Л., 1937 с. 224. Допустим, ироническое замечание насчет вшей принадлежит зубоскалу Вяземскому — но прав ли был Карамзин? В самом ли деле все юродивые похожи?

Безумный человек, предоставленный самому себе, действительно ведет себя более или менее одинаково в любом обществе, ибо он — в предельном случае — «вне- культурен». Однако культура, в чьей смыслопорождающей толще вынашивается понятие юродства, подмечает и наделяет смыслом лишь те черты безумного поведения, которые ей концептуально подходят, и игнорирует все другие. Каждое общество рекрутирует себе в прокуроры такого сумасшедшего, который отвечает именно его неосознанным потребностям, именно его невербали- зуемому чувству вины. Византийская культура была сильно непохожа на древнерусскую, и, соответственно, различаются их типы юродства.

Сравним для примера двух корифеев — Симеона Эмесского и Василия Блаженного. Уровень юродской агрессии у обоих одинаков, и именно в силу этой причины особенно бросаются в глаза различия между византийским и русским способами юродствования. Во- первых, Симеон симулирует половую активность, а Василий никогда этого себе не позволяет. Почему? В Византии сексуальная сфера, несмотря на все проклятия христианских моралистов, сохраняла остатки античной свободы [969] Дело не в пережитках язычества (см.: Kazhdan A., Constable G. People and Power in Byzantium. Washington, 1982, p. 60), a именно в цивилизационных нормах. ; публичные дома оставались в христианской Империи законными учреждениями (бордели в Константинополе, согласно городскому преданию, открылись по приказу святого Константина Великого); власть, хоть и впадала периодами в ригористический раж, все‑таки молчаливо исходила из того, что христианские принципы не должны воплощаться в реальную жизнь буквально. Вот эта точка компромисса и была безошибочно отыскана «юродским чутьем» культуры: сексуальные эскапады византийского юродивого «прочитывались» его современниками как доведение до абсурда и тем самым как демонстрация абсурдности терпимого подхода к сексу. На Руси же ситуация была иной: с одной стороны, жизнь боярского терема, регулируемая «Домостроем», не признавала никакой сексуальной свободы, а государство не дозволяло проституции; с другой же стороны, низовая жизнь вообще не была скована ограничениями. Например, Симеон Эмес- ский, окажись он в Москве до середины XVI в., не смог бы отправиться в женскую баню, поскольку все бани были общими (в XVIII в., с ростом общественной стыдливости, русским «похабам» также стали приписывать банные подвиги, ср.: РНБ. QI, № 574, л. 11). Он никого не смутил бы непристойными жестами, потому что принятая среди московитов бытовая раскованность вызывала изумление у иностранных путешественников. Провокация «похаба» здесь никого бы не спровоцировала.