Роберт Вашольц - Библия Ветхозаветной Церкви

Позднее эти законы были названы «откровением» и помещены в ковчег завета (Исх. 25,16; 40,20), что является еще одним «фактом каноничности». [36] Roger Beckwith, The Old Testament Canon of the New Testament Church, p. 81.

Термин «откровение» может использоваться в значении письменного закона, и в данном контексте только это значение имеет смысл. В Ис. 8, 16 слово «откровение» (с несколько иным написанием) равнозначно по смыслу слову «закон» и означает документ, который можно брать или запечатывать. [37] R. Campbell, The Origin of Canonicity in the Old Testament Church, p. 339. Здесь Кэмпбэл выдвигает предположение, что этот термин может даже использоваться в значении канона. В дальнейшем этот вопрос будет обсуждаться подробнее, а пока только отметим, что хранение Божественных писаний в национальном святилище является одновременно подтверждением и следствием того, что они почитались всем обществом за святыню. Это еще одно указание на то, что Израиль в результате всего виденного и слышанного признал закон Моисеев откровением Божьим.

В этой главе мы продолжаем приводить доводы в пользу того, что если есть очевидцы знамений Божьего благоволения к авторам тех или иных писаний, эти писания признаются авторитетными, или каноническими. Повествование о Синае свидетельствует об этом весьма красноречиво (см. предыдущую главу). Пытаться отыскать в Ветхом Завете другие причины признания Израилем библейского канона (внутренний характер закона, служение его составителей, общая тематика, публичное чтение законов в ходе праздников и т. п.) — пустое занятие. [38] В соответствии с современным взглядом, одним из критериев каноничности литературы является наличие в ней измеримого равновесия между историческим опытом и свидетельствами о Божественном вмешательстве, чувство диалектического противоречия между Божественным замыслом и человеческими деяниями в истории. Robert Alter, The Art of Biblical Narrative, (New York: Basic Books, Inc. Publishers, 1981), p. 34. Такой взгляд, однако, следует отвергнуть. Альтер основывает свой вывод на литературе, о которой мы почти ничего не знаем: к примеру, на «Книге Праведного» и «Книге войн Яхве». К тому же некоторые значительные фрагменты из Ветхого Завета не позволяют осуществить подобный анализ. С моей стороны было бы оплошностью не упомянуть тот факт, что, согласно некоторым исследованиям, ряд литературных особенностей Второзакония действительно подчеркивает авторитетность Ветхого Завета и его учения. Лучшим примером этого взгляда является работа М. G. Kline, Structure of Biblical Authority, 2nd ed. (Grand Rapids: Wm. B. Eerdmans, 1975). Этот ученый–богослов привел убедительные доводы в пользу того, что структура или форма канона обеспечивается во Второзаконии за счет использования терминологии международных соглашений, принятых в древности на Ближнем Востоке. Что же до настоящей работы, то ее отличие заключается в том, что основной акцент в ней делается на открытом явлении Божественного благоволения к составителям писаний перед всем народом — вне зависимости от их литературной формы. Подобные рассуждения не могут дать адекватного объяснения причин, приведших к возникновению ветхозаветного канона. Однако это не значит, что при записывании Божественных откровений боговдохновенные авторы не учитывали множества разных факторов. В этой связи было бы полезно сказать несколько слов о том, каким образом содержание Книги Второзаконие свидетельствует в пользу ее авторитетности, а также объяснить, откуда авторы Второзакония черпали свои сведения. Большую роль здесь играет характер закона, главным образом Десяти Заповедей и книги завета.

Закон — это воплощение власти, авторитета. В широком смысле слова закон имеет вполне однозначное применение: он налагает на всех, кто находится в его юрисдикции, четкие и ясные предписания. Закон практически синонимичен власти, и потому связь между авторитетом и каноном прослеживается весьма четко. [39] Джеймс Сэндерс (James Sanders) совершенно верно отмечает, что основной чертой библейского канона является авторитетность. James A. Sanders, Torah & Canon (Fortress Press, 1972), p. 21. См. также стр. 91: «.. .на забывая о двух значениях слова канон: авторитет и неизменность…» По мнению Сэндерса, происхождение этой авторитетности следует искать в многочисленных и настойчивых упоминаниях авторами Ветхого Завета традиций Израиля (израильской Торы), а также в том, что предсказанное пророками наказание воплотилось в вавилонском пленении. Я согласен с Сэндерсом, что исполнение пророческих предсказаний доказывает каноничность писаний, содержащих их, — только я бы сказал, что это происходит намного раньше, чем через несколько столетий после их произнесения. И все же Сэндерс не объясняет причин, в силу которых пророки почитали традиции Моисея и Давида каноническими. Пренебрежение синайскими законами трактовалось как бунт против власти Божьей. Таким образом, Ветхий Завет с самого момента своего зачатия являлся воплощением авторитетной власти. С психологической точки зрения, слово Божье, явившееся в виде закона, само по себе должно было повергнуть израильтян в великий трепет, даже если бы они не испытывали ужас явления Божьего величия на Синае.

Сначала народ израильский услышал возвещение Божьих законов, которые пока ограничивались Десятью Заповедями (Втор. 5, 22). Повеления Божьи были провозглашены в присутствии всего Израиля. После этого им было возвещено, что Бог, пребывавший во мраке, в который Моисей вошел на глазах у всего народа, записал Десять Заповедей на каменных скрижалях, с обеих сторон, как обычно составлялись в те времена соглашения между двумя народами (Исх. 32, 16.16; Втор. 5, 22). Законы эти были начертаны «перстом Божьим» — выражение, придающее этому событию особую значимость . [40] Выражение «перст Божий» берет свое начало из Египта; в Писании оно употребляется только во Второзаконии. Эта фраза была найдена в папирусе (Рар. 3284), который теперь хранится в Лувре. Из того, что его употребляли волхвы фараона в Исх. 8, 19 (8, 15Н), мы понимаем, что это выражение нельзя воспринимать буквально: по всей видимости, оно приобрело статус устоявшейся метафоры. В Ветхом Завете оно употребляется как яркий образ, указывающий на то, что величественное деяние было деянием Самого Бога. См. также A. S. Yahuda, The Language of the Pentateuch In Its Relation to Egyptian (London: Oxford University Press, 1933), pp. 66–67. Хотя анализ фразы, проведенный Иагудой, вполне сочетается с ветхозаветными ссылками (Исх. 8, 15Н и Пс. 143, 1), его объяснение нельзя назвать исчерпывающим. Ср. Исх. 31, 18; Втор. 9, 10.

Законы Божьи были вырезаны в камне. Этот факт сам по себе создает впечатление неизменности и незыблемости Божьих откровений. Как гласит Книга Иова 19, 23–24: «О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны были они в книге резцом железным с оловом, — на вечное время на камне». Поскольку иудеи могли отречься от своих злых путей не более чем «ефиоплянин (может) переменить кожу свою и барс — пятна свои», Иеремия, преуспевший в изобретении ярких образов для израильского беззакония, изображает грехи избранного народа начертанными железным резцом, алмазным острием на скрижали сердца их вместо закона (Иер. 17, 1). Иудея уже не могла измениться (и потому нуждалась в новом завете). Десять Заповедей также были начертаны на каменных скрижалях, что свидетельствовало об их неизменности. Их стиль, по большей части, доносил ту же идею. Заповеди были написаны в апофатической, аподиктической манере, что является еще одним указанием на то, что Декалог был дан как вечное и неизменное правило для всех народов во все времена. Согласно исследованию Джона Брайта (John Bright), наиболее распространенным способом обозначения вечного запрета, неизменного во все времена, была запретительная частица lо ( аl ), подобная тем, что использованы в Десяти Заповедях. [41] John Bright, "The Apodictic Prohibition," Journal of Biblical Literature 92 (1973): 187. Заповеди — это категоричный способ утверждения власти.