Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея

Мы опять возвращались к нашему бормотанью, окунаясь в молитву, как в реку, берега которой не видно. После подобных усилий в человеке уже ничего не остается, словно он всего себя отдал, до последней кровинки. Свет ламп тускнел и исчезал, его гасил занимавшийся день. Чернота переставала быть черной. Наконец, на стену упал первый луч солнца, поначалу бледно–розовый и слабый, но с каждой минутой становящийся все сильнее, как растение, уцепившееся за влажный комок земли. Луч набирал силу, делаясь все ярче и золотистее. Мы продолжали молиться. Стена перед нами уже пылала и слепила нам глаза потоками света. Веки припекало. Я чувствовал себя на последнем издыхании. Опустив руки, я оперся о землю кончиками пальцев. На месте колен я ощущал сплошную рану, будто бы у меня не было ног и я стоял на кровавых культях.

Вдруг Мириам выпрямилась, подняла голову, раскинула руки. В эту минуту Она напоминала первосвященника, который приносит жертву и ждет, когда сверху падет огонь, чтобы поглотить ее. Она что–то тихо говорила. Мы прервали молитву и, как зачарованные, смотрели на Нее. И тогда…

Что–то метнулось между нами. Что–то обрушилось на нас сверху: невидимая субстанция силы и жара… Тебе, Юстус, конечно, знакомо это чувство: когда надвигается ураган, то начинает мерещиться, будто к тебе приближается невидимый великан; поначалу он стоит в нетерпении, а потом принимается рвать, пинать, бить. Это недоброе существо, это некто злой, который дает нам почувствовать свой гнев, это безумец, который готов нас растоптать, чтобы удовлетворить свою ярость.

Но тот великан, которого мы ощутили среди нас, пришел не в гневе. Он обрушился на нас горячим ветром, однако сдерживал свою силу, чтобы не спалить нас. Это был некто милосердный, помнящий о нашей слабости. Он влетел в комнату подобно огромной птице, крылья которой касались наших лиц и издавали грозный шум, но чей полет был спокоен и уверен. Она описывала над нами невидимые круги, все ниже и ниже, пока, наконец, не опустилась нам на головы. Она могла бы раздавить нас, мы ясно это чувствовали, — но не раздавила. Она легко прикасалась к нам, и в этом прикосновении была любовь. В воздухе заметались какие–то огненные блики, они касались наших голов, проникали вглубь наших мыслей. Нечто невидимое переливалось в нас. Мы глотали ветер, он пробирался в самую глубину наших сердец, обжигал нам губы, как обжигал уголь губы Исайи. Он поглощал нас, но так, что мы жаждали быть поглощенными. Мы походили на женщину, которая готова погибнуть в объятиях возлюбленного. Вдруг мы осознали, что кричим. Наверное, так кричит ребенок, выходящий из материнского лона. Сила, которая снизошла на нас, несмотря на всю свою благодатность, разрывала нас на куски. Если бы это продлилось дольше, мы просто перестали бы существовать. Одного только поцелуя этой силы было достаточно, чтобы заставить человека вырваться из пределов самого себя. Еще минута — и мы превратились бы в реющие в воздухе язычки пламени, в сорванные со стеблей цветы. Но страшное дуновение уже ослабевало. Оно лишь ласково прикоснулось к нам для того, чтобы кусок глины превратить в пульсирующее жизнью тело, — и исчезло. В нас осталась крупица той Силы, которая прошла через нас. Не переставая кричать, мы поднялись с разбитых колен. Тела наши были прежними, с их неизменной потребностью в сне и пище, но в этой жалкой телесной оболочке бушевал огонь, способный спалить землю. Мы утратили внутреннее равновесие. Нам необходимо было кричать, потому что в нас вошло нечто большее, чем могло вместить человеческое тело. Мы опять стали кружком как на молитву, однако порыв немедленно действовать сжигал нас. Внутри у нас все горело огнем, в который подлили масла. Потребовалось еще некоторое время, чтобы осознать, что мы обрели нашу собственную, только ставшую вдруг зрелой сущность. Послушай, Юстус, я понял, что значит родиться заново! Он был прав: для этого не надо становиться снова ребенком. Родиться заново означает возродиться во всей полноте своих возможностей. Мы, люди, рождаем младенцев, которым еще только предстоит стать кем–то. Бог сразу рождает исполинов, вырывающих городские ворота и громящих вражеское войско. О, Юстус, как многое мне сделалось сразу ясно. Я также понял, что именно я кричу. Я кричал о мудрости мирозданья, и они кричали рядом со мной о том же самом. Не подумай, однако, что я вдруг сделался великим ученым и превзошел знанием тебя, моего учителя. Нет, нет! Я узнал лишь то, что было необходимо мне. Теперь передо мной открылся прямой предуказанный путь. Я знаю, куда идти и что делать. Не только знаю, но и владею средствами для осуществления этого. Горе мне, если я не сумею ими воспользоваться! Но я пойду! Пойду! Разве я могу остаться в стороне? Ни один из нас не мог бы…

Мы выбежали из дома и наткнулись на сборище людей. Здесь были купцы, богомольцы, прибывшие издалека паломники. При виде нас они разразились смехом. Наверное, мы выглядели очень потешно: кучка людей с горящими глазами, что–то выкрикивающих и размахивающих руками. Народ, пересмеиваясь, спрашивал друг у друга, кто мы такие и почему ведем себя, как безумцы. Вокруг нас звучали чужие языки и наречия. Вдруг я заметил, что понимаю некоторые из них. Как будто я сразу, таинственным образом стал понимать язык, на котором мне придется говорить. И не только я один. Каждый из нас получил знание языка тех людей, которые были ему доверены. Мы не только понимали их, мы могли с ними разговаривать. Мы стояли ошеломленные обретенным умением, и, одновременно, напуганные тем повелением, которое за этим приобретением скрывалось. У нас больше не было выбора. Мы так часто уклоняемся от наших обязанностей отговоркой: „Я не сумею этого сделать…“ Теперь уже нельзя было ни от чего уклониться. Да, Юстус, такие минуты случаются в жизни всего лишь раз. Я знаю. Сегодня я уже знаю. Снизошедшая на нас сила тоже имеет свои границы. От нее можно убежать… Но стрела летит быстро и, раз достигнув цели, остается там навсегда. Быстроногий беглец унесет ее в своем боку…

Мы стояли друг против друга: смеющаяся толпа и наша жалкая кучка, дрожащая от страха, но облеченная силой. Я знаю себя, Юстус: я — трус. Я не перестал бояться и заранее представлять, что будет. Но я услышал приказ, и он был сильнее моего страха. Теперь я понял: вот он, Его крест. Раньше он был мне не по силам. Он знал, когда можно мне его доверить. Невидимая огненная птица, которую Он послал нам, оставила в наших сердцах частицу Его любви, той любви, которая перевернула законы мира. Человек не может не бояться. Но любовь изгоняет страх, как солнечные лучи изгоняют ночной холод, забравшийся в расселины…

— Эй вы, пьянчуги! — крикнул кто–то из толпы. — Вы что так кричите? Зачем нарушаете покой священного дня?