Александр Мень - Почему нам трудно поверить в Бога?

Мне хотелось бы спросить, как Вы относитесь к возможности прямого или косвенного доказательства бытия Божия наукой. Ведь доказательство не означало бы, что свобода выбора между добром и злом исчезла?

о. Александр: Ни в коем случае. Я думаю, что то, что мы называем доказательствами бытия Божия, есть, во-первых, разрушение некоторых предрассудков, которые связывались с отрицанием бытия Божия; во-вторых, связано с неким логическим рядом, который нас приводит к идее Бога. Но идея — это не есть доказательство: можно умозрительно прийти к чему угодно. Но когда человек открывает в себе тот орган, который будит в нем веру, он открывает веру в себе — человек не берет ее ни от кого — для этого источник надо очистить. И в данном случае так называемые доказательства бытия Божия — они работают как очистительные механизмы.

Например, я видел людей, которые, прочтя изложение элементарного текста классических доказательств, совершенно изменились — у них все сдвинулось, и этот орган открылся. Потом, когда они духовно выросли, они стали понимать, что эти доказательства не являются обязательными, жестко навязанными; они все равно оставляют свободу выбора. Но что-то для них в этом было, эти доказательства послужили каким-то толчком.

Как видно, именно зло и страдание обычно толкают людей к поискам добра и веры в Бога. И создается такое впечатление, что, в общем, страдание играет в этом свою определяющую роль. Ведь и страдания Христа имеют искупительный смысл. Означает ли это, Александр Владимирович, что в основе мира лежит страдание?

O. АЛЕКСАНДР: Я думаю, что на этот вопрос следовало бы ответить в другой раз, когда мы будем говорить о самом зле. Это особая тема. Но я вам скажу, что люди-то разные. Многие от страдания теряют веру — я с такими сталкивался, а другие приходят к вере.

Но вообще опыт каких-то тяжелых переживаний делает человека духовно все-таки более зрелым. Это очевидно. Но я думаю, что человек обретает веру не потому, что страдает, а просто потому, что его душа становится более возмужавшей. Что касается страдания Христа, то Он не мог не страдать в этом мире. Он не мог не пострадать там, где страдали все прекрасные и благородные люди.

В отношении страдания можно сказать только одно: зло человеческое Бог поворачивает к добру, как это видно из Книги Бытия. Рассказанная в ней история Иосифа заканчивается словами, что Бог даже зло поворачивает к добру [50] Быт 50:20 . Но это не значит, что зло есть добро. Зло есть зло. Болезнь есть зло, хотя она и может послужить человеку, привести к покаянию или вообще к серьезному размышлению над своей жизнью; очень многие люди начинали свой путь к Богу именно во время болезни. Но это не значит, что не нужно лечить людей.

Считаете ли Вы допустимым насаждение веры в единого Бога силовым путем? Не противоречит ли это христианским доктринам?

O. АЛЕКСАНДР: Безусловно, это противоречит и христианским, и буддийским, и в принципе и мусульманским доктринам, если брать мусульманство в его идеальном измерении. Вообще духовное несовместимо с насилием, потому что здесь область личности, область драгоценного, неприкосновенного, хрупкого! Человек, который лишается свободы, — он лишается и творчества, и своего достоинства.

Бог — это абстракция или конкретность?

O. АЛЕКСАНДР: Это полная конкретность. Я бы сказал, что только Он один и конкретен, а мы получаем от Него свет, как Луна от Солнца и Земля от Солнца.

Не кажется ли Вам, что Бог превратился в некий символ?

O. АЛЕКСАНДР: В какой-то степени это верно. Когда мы говорим о Нем, то неизбежно употребляем символы. Когда мы говорим о любви, мы неизбежно употребляем метафорические слова. Когда мы говорим, что у нас в груди огонь, пламя, — это же не огонь там горит, а что-то, что мы не можем описать, но это очень сильная реальность. Причем не только по поводу любви или ненависти, но и по поводу любых других чувств мы часто прибегаем к символам. Потому что у человека не хватает слов для того чтобы передать самое последнее, самое важное, самое глубинное. И ничего страшного. Скажем, в физике и в химии употребляют бесконечное количество символов.

Некоторые считают, что Бог только в душе.

O. АЛЕКСАНДР: Он не только в душе, Он и в мироздании. Что говорил Иммануил Кант? Он говорил: «Две вещи меня поражают: звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». И то, и другое есть отражение Божие...

Вы человек культурный, образованный и, конечно, понимаете, что никакого Бога на самом деле нет.

O. АЛЕКСАНДР: Я совершенно не обвиняю человека, который это писал, — он в данном случае является продуктом односторонней системы взглядов. Понимаете, если гнуть все время в одну сторону, то все становится кривым. Это кривой взгляд. Если говорить об образованных людях, то огромное количество образованных людей во всех странах являются верующими, причем их подавляющее большинство в мире.

А в прошлом история науки знает бесчисленные примеры верующих, и я даже приводить их не буду, потому что это уже стало тривиальным. Во всяком случае те, кто смотрел передачу на эту тему по телевидению, видели, как показывали Чарльза Таунса, одного из создателей лазеров, который является религиозным человеком; Тейяра де Шардена, знаменитого палеонтолога, геолога (у нас издан его труд «Феномен человека»), он был ученым, путешественником, писателем, монахом, философом. Таких тысячи. Так что здесь я просто на заднем плане стою.

Я глубоко убежден, что все люди имеют веру, а считающие себя неверующими все равно смутно чувствуют Бога. А может быть, не только люди, но и звери. Но религиозный человек отличается тем, что он это осознает, об этом размышляет. И разница здесь проста. Скажем, человек изучает Солнце с помощью спектрального анализа и других способов; он узнает, из каких элементов таблицы Менделеева состоит наше светило. А кот — он греется на солнце. Оба пользуются солнцем в равной степени. И коту все равно, гелий там или что, — он просто греется.

Насколько часто в Вашей практике Вы видели, чтобы человек благодаря литературному произведению или произведению искусства приходил к Богу?

O. АЛЕКСАНДР: Вы знаете, здесь кроется величайшая тайна. Приведу один пример. Я уже упоминал о. Сергия Булгакова — многие из вас, вероятно, знают, что он одно время был экономистом, до революции — легальным марксистом, и потом, в начале нашего столетия пришел к христианству и умер во время Второй мировой войны в Париже. Он сам описывает переворот, который в нем произошел, когда ему открылись совершенно другие горизонты жизни.

Что же стало стимулом? Это происходило в начале века. Он приехал на конференцию социал-демократов в Дрезден и в перерывах между заседаниями ходил в Дрезденскую галерею, где выставлена Сикстинская Мадонна. Он часами стоял перед ней, и в это время что-то ему открывалось. Это был первый толчок в его повороте к христианству. Потом, много лет спустя в эмиграции, будучи уже известным богословом и глубоким мистиком и философом, он захотел прийти и вновь посмотреть на эту картину, но когда пришел, она его совершенно не взволновала. Тогда через нее он получил какой-то импульс, а потом — нет.