Валерий Грузин - Ключи от жизни

Конфуций продолжил:

– Постой! Не отвечай! Умирают не оттого, что рождаются живые; живут не оттого, что умирают мёртвые. И смерть, и жизнь от чего-то зависят. Разве было вещью то, что родилось прежде неба и земли? Вещество в вещах – это не вещь. Вещи не могли появиться прежде вещей. Совершенно так же были вещи, совершенно так же появлялись вещи – без конца, подражая этому, и мудрец всегда бесконечен в любви к людям.

Однажды императору Чжуан Чжоу приснилось, что он – бабочка, весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он – Чжоу. Но вдруг проснувшись, удивился, что он – Чжоу, и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он – бабочка, или бабочке снится, что она – Чжоу. Это и называют превращением вещей, тогда как между Чжоу и бабочкой непременно существуют различие.

Цзянь У спросил Суньшу Гордого:

– Что вы делаете со своим сердцем? Вы трижды были советником чуского царя, но не кичились; трижды были смещены с этого поста, но не печалились. Сначала я опасался за вас, а нынче вижу – лицо у вас весёлое.

– Чем же я лучше других? – ответил Суньшу Гордый, – Когда этот пост мне дали, я не смог отказаться; когда его отняли, не смог удержать. Я считаю, что приобретения и утраты зависят не от меня, и остаётся лишь не печалиться, Чем же я лучше других? И притом, не знаю, ценность в той службе или во мне самом? Если в ней, то не во мне; если во мне, то не в ней. Тут и колеблюсь, тут и оглядываюсь, откуда же найдётся досуг, чтобы постичь, ценят меня люди или презирают?

Цзин Син-цзы растил бойцового петуха для государя. Прошло десять дней и государь спросил:

– Готов ли петух к поединку?

– Ещё нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, – ответил Цзин Син-цзы.

Прошло ешё десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.

– Пока нет, – ответил Цзин Син-цзы. – Он всё ещё бросается на каждую тень и на каждый звук.

Через ещё десять дней царь вновь спросил:

– Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.

Спустя десять дней государь снова спросил.

– Почти готов, – ответил на этот раз Цзин Син-цзы. – Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали – словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нём достигла завершённости. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь.

Однажды к Мудрой Свинье, плача, прибежал сын пастуха.

– Я нечаянно убил бабочку, – всхлипывая, запричитал ребенок, – а моя мама говорила, что отнимать чужую жизнь – большой грех.

– Это действительно так, – важно ответила Свинья, – но грех засчитывается лишь тогда, когда ты получаешь от этого удовольствие. Тысячи бабочек гибнут каждый день от непогоды и в клювах прожорливых птиц, но мало кому приходит в голову пожалеть о них, ибо это естественный ход вещей.

– Но голос моей матери как бы живёт во мне и всё время корит меня за мой поступок.

– Ну что ж, объясни ему всё и скажи, что он не прав.

Озадаченный мальчик что-то прошептал себе под нос, лицо его озарилось улыбкой и он тут же убежал, даже забыв на радостях поблагодарить за совет.

– Поистине, люди – мастера создавать себе трудности, зато, сколько радости им приносит освобождение от них, – проворчала Свинья и, подумав добавила, – а всё же жаль бабочку, ведь она тоже была чьим-то другом…

Мудрую Свинью спросили:

– Почему во время еды ты становишься в пищу ногами?

– Я люблю ощущать еду не только ртом, но и телом, – отвечала Свинья. – Когда я, насыщаясь, ощущаю прикосновение пищи к ногам, то получаю от этого двойное удовольствие.

– А как быть с манерами?

– Манеры предназначены для окружающих, а удовольствие для себя. Если основа удовольствия исходит от моей природы, то само удовольствие приносит пользу.

– Но ведь и манеры приносят пользу!

– Когда манеры приносят мне больше пользы, чем удовольствия, я не ставлю ноги в еду, – гордо ответила свинья и ушла по своим делам.

Когда Лин-лею было около ста лет, однажды весной надел халат и пошёл подбирать зёрна, обронённые жнецами. Продвигаясь по полю, он пел.

Конфуций, шедший тогда в Вэй, увидел его издалека. Обернувшись к ученикам, он сказал:

– С этим стариком, видимо, стоит поговорить. Кому-нибудь надо пойти узнать, что он может сказать.

Пойти вызвался Цзы-гун. На краю межи он дождался Лин-лея. Глядя ему в лицо, вздохнул:

– Неужели ты ни о чём не жалеешь? И всё же ты поёшь, подбирая зёрна.

Лин-лей не остановился и не прервал песни. Цзы-гун всё не отставал. Наконец Лин-лей взглянул на него и ответил:

– О чём я должен жалеть?

– Учитель, какое счастье позволяет тебе петь, подбирая зёрна?

– Основания для этого счастья есть у всех, – ответил Лин-лей, улыбаясь, – но, вместо этого, о нём горюют. Оттого, что я не изведал этого, о нём горюют. Оттого, что я не изведал боли в молодости, учась себя вести, а вы росши, никогда не пытался оставить след в жизни, мне удалось прожить так долго. Оттого, что в старости у меня нет ни жены, ни сыновей и близится время моей смерти, я могу быть таким счастливым.

Но ведь человеку свойственно желать прожить долго и бояться смерти, отчего же ты счастлив умереть?

– Смерть – это возвращение туда, откуда мы вышли, когда родились. Так откуда мне знать, что, умирая здесь, я не рождаюсь где-то ещё? Откуда мне знать, не стоят ли жизнь и смерть друг друга? Откуда мне знать, не заблуждение ли – так испуганно беспокоиться о жизни? Откуда мне знать, не будет ли близкая смерть лучше, чем моя прошедшая жизнь?

Родившись, способен овладеть речью и без великого учителя, ибо живёт вместе с говорящими.

Однажды ученик попросил Лао-цзы:

– Позвольте мне сопровождать Вас на утреннюю прогулку.

Лао-цзы сказал:

– Только с одним условием: не разговаривать.

Утром они пошли в горы. Целый час ученик молчал, сдерживая себя. Когда начало подниматься Солнце, долина стала такой прекрасной, что ученик не выдержал и воскликнул: