Венделин Кнох - Бог в поисках человека

II Ватиканский Собор обосновывает это в Dei Verbum следующим образом: «Священное Писание есть Слово Божие, так как оно записано под вдохновением Духа Божия; а Слово Божие, вверенное Христом Господом и Святым Духом Апостолам, в целости препоручается Священным Преданием их преемникам, чтобы они, озаренные Духом Истины, своею проповедью верно его хранили, излагали и распространяли» [699]. И поэтому, как разъясняет Собор далее, «обязанность аутентичного истолкования письменного и переданного Слова Божия была вверена одному лишь живому Учительству Церкви, власть которого осуществляется во имя Иисуса Христа» [700]. Эту обязанность церковное учительство исполняет лишь постольку, поскольку оно «не превосходит Слова Божия, а служит ему, уча только тому, что было передано» [701]. Поскольку же Собор сверх того подчеркивает, «что Священное Предание, Священное Писание и Учительство Церкви по премудрому замыслу Божию так связаны и соединены между собою, что без одного нет и другого, и все они вместе – каждое по-своему под действием Святого Духа – успешно способствуют спасению душ» [702], то здесь особенно важным становится разъяснение, указывающее, на что конкретно ориентировано учительское служение Церкви, ведь «в силу Божественного поручения и при содействии Святого Духа оно благочестиво внимает слову, свято хранит, верно излагает его и черпает в этом едином залоге веры все то, чему оно предлагает верить как богооткровенному» [703]. В прошлом многие богословы уклонились от содержательного разъяснения этого вопроса, поскольку они отождествляли «традицию» и «учение», которым должна заниматься Церковь, осуществляя свою учительскую обязанность. Такая богословская позиция не только не позволяет ставить вопрос о духовности (спиритуальности), которая здесь явно обнаруживается; такое отождествление не смогло решить проблемы языка богословия, не сумело оно и принять в расчет то обстоятельство, что в отношении традиции богословию также отводится определенная роль . {249}

В осмыслении традиции и роли ее носителей изложение позиции в отношении учительства Церкви и присущей ему уникальной значимости для сохранения «истины» христианского Символа Веры должно быть дополнено размышлениями о смысле веры верующих. При этом мы не должны упустить из виду необходимость дальнейших богословских и экклезиологических разъяснений, в первую очередь, – в связи с высказываниями I и II Ватиканских Соборов. Это относится к взаимосвязи между церковным учительством и народом Божиим, каковой в своей совокупности « не может заблуждаться в вере» [704]. Но не в меньшей степени это относится и к научному богословию и его собственной значимости для всей Церкви и для ее учительского служения. Этой теме посвящены дальнейшие разъяснения, ограниченные, впрочем, вопросом о значении богословия для церковной традиции. Правда ли, что богословие тоже можно причислить к ее «носителям»?

Бросается в глаза, что (научное) богословие, если и подчинено чему-то, то – «традициям» (преданиям), и стало быть, особым формам выражения, взятым из апостольского предания [705], но, когда говорят собственно о traditio Церкви и ее носителях речь о богословии обычно не заходит [706]. Между тем, стоит бросить взгляд на историю богословия и историю догматов, и сразу же становится ясно, что оценка здесь должна быть иной. Несмотря на то, что первое тысячелетие христианской эры, как в отношении самих понятий для «учительства» и «богословия», так и в отношении их содержательного наполнения, только наметило их определенные контуры [707], а второе тысячелетие в этом отношении заодно с фиксацией этих понятий как бы «восполнило» их дальнейшим содержанием, невозможно оспаривать тот факт, что богословская рефлексия уже со времен ранней Церкви носила конституирующий характер для христианского Символа веры. И самое позднее в III в. возникает богословие, которое следует именовать самостоятельным «и, вероятно, также научным» [708]. Обозначаемое как «рефлексия, спекуляция и систематика… оно представляет собой интеллектуальное созерцание… “перихорестическое” единство размышления над верой и возвещения веры» [709]. {250}

Епископскому чину в наследство от апостолов досталась задача учительства , т. е., во-первых, обязанность возвещения Евангелия как аутентичное свидетельствование Благой вести, хранимой и провозглашаемой в Церкви Иисуса Христа. Во-вторых, как естественное дополнение к этой обязанности благовествования следовало включить в учительское служение авторитетную поддержку сокровища веры, т. е. охранительную функцию. Наконец, учительство связано фактически с «научной» богословской компетентностью.

В последующее время здесь выявились значимые следствия и обнаружились направления дальнейшего развития. Так, в первые столетия к тем, кто был осужден в связи с оспариванием учения Церкви, принадлежало большое число епископов. Отсюда ясно, что служение благовествования, осуществляемое через того или иного епископа, было доверено ему в весьма индивидуальной форме. То, что намечалось уже на так называемом Апостольском Соборе (Деян 15), превратилось в общепринятую практику: оценка и коррекция традиций и распространение «истинной веры», что неизбежно связано с осуждением тех или иных учений, стало задачей, которую взяли на себя и с которой справлялись синоды и соборы. Traditio веры принимается всерьез, как в субъективном ( fides qua ), так и в объективном ( fides quae ) смысле: рядом с традицией свидетельствующих («облака свидетелей», Евр 12, 1) выступает традиция засвидетельствованного. Традиция, таким образом, во всеобъемлющем смысле переплетена с жизнью Церкви: богословие и епископское служение имеют здесь общее представительство.

Вместе с наступлением эпохи схоластики должна была измениться и установка, определяющая traditio . Богословие развивается отныне, следуя аристотелеву образцу понимания науки, в науку веры, которая находит свое место в университетах. Богословие работает рационально, дискурсивно и аргументативно. И в это усилие обретения научной формы интегрировано особое отношение к традиции: traditio не просто остается подчиненной познанию веры и мыслится в горизонте благодати и личной вовлеченности; скорее, сама традиция становится предметом научно-критического исследования . Это происходит, конечно, не в виде конкуренции с возвещением веры, основанном на тексте Библии, или с credo apostolicum ; также отвергнута тенденция вытеснить традицию, сохраненную в возвещении церковного учения и понятую в нормативном смысле. Речь идет о имеющем самостоятельное значение, взаимно дополняющем сосуществовании {251} апостольского наставления и научно-рационального исследования и проработки материала. Фома Аквинский говорит в этой связи о magisterium cathedrae pastoralis и magisterium cathedrae magistralis как о двух сторонах учительского служения в Церкви. Он разъясняет это так: как епископы, так и богословы суть quasi principales artifices (как бы изначальные мастера) – одни в отношении обязанностей руководства Церковью, другие в отношении исследования и учения [710]. Тем самым, Аквинат отдает должное средневековому положению об упорядоченном устроении мира, каковое рядом с sacerdotium и imperium полагает studium [711].