Антон Тихомиров - Догматика без догматизма

То, что действие Реформации так ограничилось, то, что реформаторское движение превратилось в Лютеранскую церковь, все это могло привести и привело в итоге к тому, что самопонимание этой церкви сузилось; мы прочно обосновываемся в своем доме. Из посланника в пути получился некто оседлый. Вместо диаконическо-экуменического духа появляется церковный патриотизм, забота об унаследованном, наш тип, простая верность церкви, любовь к своей лютеранской родине, желание развивать собственные особенные дары, жить по-своему. Наша общая лютеранская позиция постоянно находится в опасности быть исключительно лютеранским патриотизмом».

По сути дела, речь идет о том, что Лютеранская церковь призвана быть не одной конфессией среди других конфессий и не одной церковью среди прочих церквей, но «воплощенным» протестом против любой замкнутой и самодостаточной конфессиональности и церковности как таковых. Протестом, снова и снова указывающим на относительность всякой церковной формы.

Практически любая церковь в конце концов начинает видеть в себе самой некую религиозную ценность, считать свое существование и особую форму – традиции, вероучение, обряды – чем-то важным и существенным. Тем самым она начинает смотреть не на Христа только, а уже и на себя саму. Подобный поворот дела во многом вызван уже упоминавшейся и типичной для многих церквей особенностью вероучения, когда церковь понимается как посредница в деле спасения. Лютеранство же – это решительный отказ от такого представления о церкви. Оно – попытка построить церковь, которая не была бы озабочена сама собой. Не «благодать» изнутри, а упование на милость извне, – вот что создает церковь в лютеранском понимании, вот какой лютеранское богословие стремится видеть церковь.

В сущности, как мы можем предположить, по своему духу евангелическое движение должно было оставаться мощным, но аморфным и неорганизованным движением внутри понимаемой просто как историческая данность средневековой церкви и не становиться еще одной церковью наряду с существующими. Таким было отчасти видение Лютера: он ни в коем случае не стремился к созданию новой, лучшей церкви. Не потому, чтобы ему так дорого было видимое церковное единство, не потому также, что он был большим приверженцем западной средневековой церковной формы, а потому, что ему была чужда сама мысль о том, что для чистой проповеди Евангелия непременно требуются какие-то специальные, отдельные и конкретные формы и структуры. Он был готов согласиться с любыми структурами и порядками – лишь бы они не препятствовали проповеди Евангелия.

Необходимо постоянно повторять, что лютеранство – это не протест против одной конкретной церковной формы в пользу другой, более чистой и совершенной, а, так сказать, оформленный протест против всякой формы, которая являлась бы для себя хоть в какой-то степени самоценностью. Вот в каком смысле нужно понимать приведенное выше знаменитое определение из VII артикула Аугсбургского вероисповедания. Церковь не там, где организованная жизнь христиан принимает определенную форму: будь то определенное вероучение, определенная богослужебная традиция или определенный институт, скажем, исторический епископат. Церковь там, где христиане обращаются вне себя самих, смотрят единственно на Христа.

Это высказывание ни в коем случае не должно означать отрицание того, что другие церкви и конфессии, которые не разделяют открыто такого принципа, не являются истинной церковью. Напротив: этот принцип, как никакой другой, призван способствовать экуменической открытости лютеранства. Всякая церковь, исповедующая Иисуса Христа, помнящая и проповедующая о кресте, является истинной церковью – но именно и только в силу этого исповедания и этой проповеди. Все остальное: традиции, организация церковной жизни, формы благочестия, вероучение, догмы и так далее – не составляют ее сути. Все это – лишь внешние конкретные проявления различных общечеловеческих религиозно-культурных элементов. Эти элементы нередко делают церковь похожей на нехристианские организации – они в большинстве своем типичны для всяких организаций, имеющих дело с культурой, искусством и религией. Не в них суть церкви. Подлинная же и уникальная сущность церкви как церкви в том, что в ней возвещается распятый Иисус Христос.

Здесь снова можно вернуться к тому знаменитому определению из Аугсбургского вероисповедания: «проповедь Евангелия в чистоте» отнюдь не подразумевает под собой однозначного согласия по всем вероучительным формулировкам. Ведь Евангелие, как уже подчеркивалось, это не информация, а живое слово, живое действие Бога, весть о кресте, весть о прощении грехов. Там, где эта весть звучит, какую бы окраску она при этом ни принимала, – там и церковь.

Именно поэтому для лютеран не составляет труда говорить о том, что все христиане образуют одну-единственную, единую и истинную церковь. При этом к различиям между различными церквами мы относимся очень серьезно. Внутри существующих христианских церквей нет единства, они разделены – по-настоящему разделены. Просто все дело в том, что единство христианской церкви находится вне нее, а именно – во Христе распятом.

Если смотреть на лютеранскую церковь с католической или православной точки зрения, то все наши верующие: простые члены общины, пасторы и епископы – являются всего лишь мирянами, некоторые из которых в силу отсутствия истинных, правильно посвященных правильными епископами священников переняли часть богослужебных функций. Все наши служители в этом смысле – простые миряне. Никто из них не обладает особым священническим статусом. И такая точка зрения представляется по-своему правомерной. Мы не должны разделять верующих на два класса. Более того, мы все должны осознавать, что мы лишь нищие, стоящие перед лицом Божьим, без всяких гарантий, без всяких привилегий. Мы все в отношении слова Божьего, в отношении Евангелия и таинств – лишь принимающая сторона. Никто из нас не обладает особым даром, позволяющим по своему усмотрению распоряжаться таинствами и словом Божьим. Мы все: ординированные (рукоположенные) и не ординированные – можем лишь внимать ему. В этом смысле мы все действительно миряне. В самом этом слове нет ничего уничижительного. Мы – люди, живущие в этом мире. И в этом мире каждому из нас открывается Евангелие. Мы все стоим перед ним с пустыми руками. Мы все – миряне, и мы можем и должны нести это звание с хорошей гордостью.

Однако традиционно в протестантском богословии существует и другая, внешне противоположная терминология, основанная на Священном Писании. Согласно ей, все верующие являются священниками. Все они посвящены в священный сан. В силу этого призвания каждый верующий имеет право и даже обязанность проповедовать и преподавать таинства, каждый. Это его неотъемлемое право. Это то состояние, которое он получил в Крещении. Ему не нужно для этого никакого особенного, нового дара Святого Духа, никакой особой благодати. Ведь жизнь верующего – это жизнь в Евангелии. А Евангелие нельзя просто слушать. Евангелие невозможно воспринимать только пассивно. Евангелие должно быть как в наших ушах, так и на наших устах. Если я верую в Евангелие, я не могу не говорить о нем. Проповедь Евангелия – это действие, в котором должен участвовать каждый верующий. Если слово «проповедь» смущает, давайте заменим его уже знакомым нам словом «коммуникация». Каждый верующий вовлечен в коммуникацию Евангелия, а коммуникация, как уже говорилось, не может быть лишь односторонней.