Антон Тихомиров - Догматика без догматизма

Пауль Тиллих так описывает «безусловную веру»: «Она есть приятие приятия при отсутствии кого-либо или чего-либо, обладающего способностью принимать». Иными словами, если в наших сомнениях исчезает Бог, которому мы могли бы довериться, если мы не можем верить в Бога, то речь идет о том, что мы не можем верить в какой-то конкретный и ограниченный образ Бога. И в такой ситуации правильнее было бы не цепляться упорно за этот образ, не давить в себе все эти сомнения, а воспринять крушение этого образа как шаг на пути к непознаваемому Богу. У истинного Бога нет образа. Поэтому нашей вере теперь будет не на что устремиться, она будет устремлена, фактически, ни на что. Вера ни во что! Но именно она и будет подлинной верой в подлинного Бога, а не в какой-то из Его образов. «Бог над Богом теизма», о котором говорит Тиллих, истинный Бог – познается в разрушении образов Бога.

Тиллих пишет: «Церковь, которая в своем провозвестии и благочестии поднимается к Богу над Богом теизма, не жертвуя при этом своими конкретными символами, может стать проводником мужества, принимающего сомнение и отсутствие смысла в себя. Лишь церковь креста способна на это, церковь, которая проповедует Распятого, воззвавшего к Богу, который остался Его Богом, после того, как Бог доверия оставил Его во мраке сомнения и отсутствия смысла». Нет такого особого направления, где мы могли бы отыскать Бога, нет такого объекта, такого конкретного существа, такой реальности, которую мы могли бы назвать Богом. Поэтому вера – это своего рода наше «Да!», обращенное в никуда. Но это «никуда» и есть Бог. Вера, обращенная в никуда, вера ни во что, доверие перед лицом бессмысленности, доверие, когда доверять некому – это и есть самая глубокая встреча с истинным Богом. Поэтому я и предпочитаю говорить здесь просто о доверии – без каких-либо предикатов (какое, кому и т. д.). Доверие, которое и есть наше спасение и наше блаженство – это «безусловное доверие». Разумеется, в описании Тиллиха речь идет о своего рода экстремальной ситуации. Но подлинной верой и подлинным доверием можно назвать только то, которое сохранится и в ней.

Противоположностью спасения, понятого в таком смысле, является грех, то есть жизнь, лишенная доверия, жизнь в постоянных попытках самоутвердиться перед лицом вечности, в постоянных попытках достичь чего-либо в тех областях, которые заведомо не контролируются нами. Эти попытки естественным образом снова и снова обречены на провал. Все новое и новое осознание этих провалов, этой безысходности есть то, что в традиционном богословии принято называть проклятием или адом.

Здесь, конечно, неизбежен вопрос о посмертной участи. Для человека обыденного религиозного сознания он является решающим. Наши отношения с Богом здесь и сейчас очень многих людей, считающих себя верующими, не очень волнуют. Куда больше их волнует, говоря словами одной духовной песни, «где они будут вечность проводить». Но этот вопрос как раз является второстепенным, потому что спасение – это реальность, действующая именно в нашей жизни, а не где-то, в каких-то предполагаемых областях за ее пределами. Бог во Христе пришел не в некий потусторонний мир, а в наш реальный мир, чтобы спасение стало реальностью именно в нем, а не «на небесах».

Тем не менее, в такой речи тоже есть зерно истины. Оно заключается в том, что это речь символическая. Спасение означает, что у нашей жизни в любых обстоятельствах есть смысл. И это такой смысл, который невозможно напрямую вывести из самой жизни, из того, что происходит в ней. Ведь порой то, что совершается с нами, лишено смысла, кажется (и является!) дурным, жестоким, невыносимым. Спасение, подлинный смысл нашей жизни не выводится из нее самой. Он трансцендентен нашей жизни.

Но многим людям, которым само слово «трансцендентность» покажется пугающим и совершенно непонятным, тем не менее, нужно показать этот смысл. Так и возникает представление о том, что пусть здесь, в этой жизни все идет не так, как хотелось бы, зато после нее на небесах ждет блаженство. Такие представления делают жизнь выносимой, придают ей тот самый, напрямую не следующий из нее самой смысл, помогают, в конце концов, обрести доверие среди всех бедствий и проблем. «Небеса» являются своего рода символом, выражающим это extra nos («вне нас»). Однако есть ли в размышлениях о посмертном существовании «объективный» смысл, какая реальность скрывается за ними? Об этом мы подробнее поговорим в главе, посвященной эсхатологии.

Если человек получает откровение, переживает его, оказывается им захвачен, то он просто не может не говорить об этом откровении, не выражать его каким-либо образом. Такая передача откровения совершается, прежде всего, в устной форме. Устная форма является не только первой, но и самой естественной формой для провозглашения Евангелия. Устная форма подразумевает живой человеческий голос, живую встречу человеческих личностей, живое свидетельство, «адресное» возвещение Евангелия конкретному человеку. Поэтому именно такая форма является наиболее верной. Евангелие нужно возвещать не вообще, не абстрактно всем людям, а конкретным людям в конкретной ситуации. Поэтому и необходима в христианской церкви проповедь.

Письменная фиксация Евангелия является компромиссом. В ходе устной проповеди все больше возникает заблуждений и искажений, которым нужно противопоставить нечто основательное. Чтобы избежать опасности, необходимо иметь набор письменных свидетельств, которые служили бы мерой и масштабом всякого дальнейшего устного провозвестия. Слово «канон», как известно, означает «измерительный шнур». Таким образом, в христианской церкви постепенно сформировался канон библейских писаний. В большей или меньшей степени он складывается лишь к 4-му веку, а окончательно, по большому счету, лишь в позднее Средневековье. Задача канона – сохранить идентичность христианской веры, положив в ее основу максимально авторитетное свидетельство об откровении и, тем самым, задав необходимый масштаб христианского провозвестия. Таким масштабом становится набор книг, как созданных в рамках дохристианской иудейской традиции, так и специфически христианских писаний, возникших в ранней церкви. Этот набор книг традиционно именуются Священным Писанием, или Библией.

Согласно евангелическому вероучению, Писание является единственным критерием для оценки вероучения церкви. То есть, Писание стоит выше церкви. Католические и православные богословы обычно возражают следующее: ведь церковь была раньше канона, раньше Библии. Это церковь приняла решение, какие Писания войдут в канон, а какие нет. Получается, церковь стоит выше Писания. Писание – это просто часть церковного предания. Это очень серьезные аргументы. Просто так отмахнуться от них нельзя. Однако нужно помнить, что речь не идет о каком-то официальном и сознательном решении церкви. Просто определенные писания сами постепенно установились в ней как общепринятые. Церковь выступает здесь лишь в роли наблюдателя, она просто констатирует, какие писания сами себя легитимировали путем использования их на богослужении или в повседневной жизни христиан. Церковь после смерти апостолов никогда не существовала без их писаний. Она не заставляла кого-то взять в руки перо и написать то, что ей было угодно. Просто те или иные возникшие внутри церкви писания постепенно признавались всеми верующими или их большинством. Можно сказать и иначе: не канон формировался в церкви, а церковь развивалась вокруг развивающегося канона.