Антон Тихомиров - Догматика без догматизма

Так уж устроен человек: он не может принять весть о безоговорочном прощении, он не может просто так поверить в нее, тем более, передавать ее дальше. Это оказывается невероятно трудным. Снова и снова каждый спрашивает себя самого и других: а что мне и тебе еще нужно сделать для Бога? Вот тому, чтобы поразить человека, и более того, даже шокировать его вестью о Евангелии, открывающейся на кресте, отвратить его от подобных мыслей, и должна служить проповедь. Слова прощения, которые она провозглашает, должны быть такими словами, за которые мучимый сознанием собственной греховности человек мог бы ухватиться, за которые он мог бы цепляться: «Я знаю, что мне нечем оправдаться перед Богом, я знаю, что я в отчаянном положении, я знаю, что все во мне проникнуто грехом. Но мне сказано, что Христос умер за меня. Этого я и буду держаться. В этом – мое единственное утешение и надежда».

Понятно, что многие современные люди никогда не проходили через те муки закона, через которые пришлось пройти Лютеру и другим его современникам. Они никогда не сталкивались с законом во всей его сокрушающей жестокости. Вопрос о безусловной необходимости этого этапа следует оставить открытым. Но в любом случае, те, кто не мучился от неисполнимых требований закона по-настоящему, кто не ощутил весь ужас своей греховности, не менее нуждаются в словах о Божьей любви и безусловном принятии. Снова и снова я должен слышать эту весть, слышать, что я прощен, слышать Евангелие, снова и снова я должен встречаться с захватывающим событием креста Христова. И тогда неважно, принимаю ли я эти слова с энтузиазмом или с сомнением, с радостью или с горечью, – не то, как я их принимаю, а само их содержание является для меня решающим.

Это отчасти можно сравнить не только с объяснением в любви, но и с оправдательным приговором, который зачитывает судья: неважно, с какими мыслями подсудимый встречает этот приговор, тот все равно вступает в силу. То, что происходит на христианском богослужении – не что иное, как производимое разными способами, каждый раз по-новому, зачитывание оправдательного приговора Бога, или, если кто-то не любит юридический язык, зачитывание невероятного послания Божьего, в котором Он признается нам в любви.

Поэтому слова о Христе и прощении – это не просто размышления. Они становятся эффективным провозглашением Божьего прощения, они осуществляют то, о чем они говорят. Произнося слова отпущения грехов, пастор на богослужении не говорит о прощении, но произносит прощение. Слово Божье, откровение – это не столько какая-то определенная информация, сколько действие. Бог творит словом. Вспомним пример с приговором. Судья не говорит подсудимому, например: «Я считаю, что вы невиновны, поэтому вас можно было бы в принципе отпустить». Нет, он объявляет человека оправданным и свободным, и тот становится таковым. Вне зала суда, в компании друзей судья может сколько угодно рассуждать о том, виновен подсудимый или нет, – это будут просто слова. И совсем другое дело – официально зачитанный приговор. В нем не просто содержится определенная информация или рассуждения, он производит конкретное действие. Точно так же одно дело – рассуждать о любви, и совсем другое дело – признаваться кому-то в любви.

Но здесь важно понять: слова евангельской проповеди являются эффективным провозвестием прощения, осуществляют свою весть не потому, что в них присутствует какая-то мистическая, сверхъестественная сила, или какая-то «благодать». Просто эти слова – единственная опора в вере христианина. Эти слова – то, чем вера живет. Эти слова раз за разом ставят человека перед реальностью Божьей любви, снова и снова обращают его взгляд, мысли и чувства вовне, на Христа, и тем самым порождают, питают и укрепляют веру, доверие.

Таким образом, проповедь не случайно является центральным элементом протестантского богослужения. Она – это не просто полезные для прихожан размышления о тех или иных духовных истинах, наставления, поучения и так далее. Все это не составляет сущности проповеди. Главная задача проповеди – возвещать людям крест, Евангелие, спасение, и через это провозвестие осуществлять эти задачи в жизни данных конкретных своих слушателей. В слове проповеди для ее слушателей звучит само слово Божие, Его откровение.

При этом свободная проповедь необходима, поскольку каждый раз Евангелие нужно возвещать по-разному. Нет и не может быть одной раз и навсегда данной формы его провозвестия, как нет и не может быть единой и подходящей всегда и для всех формулы объяснения в любви. Нет и не может быть единой и единственной формулы для выражения евангельской вести, будь это даже самая важная цитата из Библии. При этом, конечно, любая проповедь не свободна от различных ошибок, заблуждений и так далее. Но они не могут отнять у нее характера слова Божьего: любое, пусть и несовершенное, пусть и содержащее ошибки, пусть и произносимое не от чистого сердца провозвестие, которое обращает слушателей к Христу, уже в силу этого есть слово Божие, Его откровение.

Таким образом, Христос дан нам только в слове о Нем. Собственно, почти никогда дела и не обстояли иначе. Не само явление Христа во плоти на протяжении короткого временного отрезка в начале позапрошлого тысячелетия является откровением Божьим как таковым, но именно слово о Христе, слово о милости, о любви Бога, явленной в Нем. Так вечное слово, о котором говорит пролог Евангелия от Иоанна, становится словом проповедника.

Все вышесказанное относится и к таинствам: крещению и причастию. Они есть не что иное, как то же самое слово Божие, но «сказанное» еще более материальным, зримым образом, чем слово проповеди. В такой материальности таинств слово становится, с одной стороны, менее рациональным, его труднее понять, но с другой стороны, усиливается личный момент: всегда можно сомневаться, действительно ли слово проповеди или отпущения грехов произнесено для меня лично, могу ли я воспринять его как обращенное именно ко мне – но никто не будет сомневаться в простом и однозначном, совершенно внешнем факте своего крещения или принятия причастия. Поэтому крещение и причастие в лютеранском понимании – это тоже носители откровения. Они несколько отличаются по своим функциям и по своему воздействию от слова проповеди, но по своей сущности образуют с ним одно целое. Таинства понимаются в лютеранской церкви как своеобразные – наиболее материальные – формы слова, а слово, в свою очередь, обладает сакраментальным характером.

Поэтому пример таинств помогает нам еще глубже осознать значимость внешнего слова. На этих примерах мы особенно ясно видим, что оно не просто сообщает информацию. Оно действует. Но не каким-то «мистическим» образом, а точно так же, как действует признание в любви или первый поцелуй, которые не сообщают о любви, но сами становятся ее манифестацией.