Антон Тихомиров - Догматика без догматизма

Но почему я возлагаю свои упования на Христа? Потому что Он, Его личность, Его учение, Его жизнь и смерть становятся для меня символом Божьего принятия и оправдания. Христос был уникальным проповедником безусловной любви Бога и прощения. Сверх того, Его смерть на кресте оказалась чем-то совершенно потрясающим, переворачивающим обыденное человеческое сознание. Крест – это жуткий, почти невыносимый парадокс, символ разрушения всех надежд, полного провала и бессилия. Но в Библии, в том числе и в Ветхом Завете – в этом видно, что откровение Христа является не чем-то изолированным, а символом всей полноты библейской мудрости – снова и снова подчеркивается: Бог – это не тот, в первую очередь, кто защищает и уберегает от неудач, а Тот, Кто остается с нами даже среди жесточайших поражений и бедствий, привнося таинственный смысл в их жестокий абсурд. Поэтому именно трагическая смерть Иисуса Христа становится центром Его служения, Его откровения. Именно она, именно это парадоксальное событие более всего захватывает нас.

На традиционном христианском языке эту истину принято выражать словами о том, что Христос, Его страдания и смерть – жертва, принесенная за наш грех. Понятно, что такое объяснение, если принять его буквально, не слишком убедительно и, скорее, сбивает с толку. Правильнее было бы сказать: смерть Христа – это настолько потрясающее, настолько «нуминозное» событие, что именно в нем я по-настоящему прикасаюсь к непроницаемой таинственности Бога, а значит, ощущаю откровение мне Бога и данное Им оправдание. В таком смысле можно сказать, что смерть Христа – спасительна, но об этом чуть позже. Но уже сейчас не лишним будет отметить, что не случайно изображение креста становится главным христианским символом.

Однако не получается ли так, что выбор Бога осуществляется произвольно: Христос мне понравился, буду считать Его Богом? Другому может понравиться Будда или Кришна. Как избежать такой произвольной субъективности? Ответ очень простой: Христос является моим Богом, я возлагаю на Него все свое упование не потому, что я сам Его выбрал, не потому, что Он мне понравился, да так в жизни и не бывает – вспомним наши рассуждения о несвободе нашей воли. Я даже не могу выбрать, кого бы мне полюбить. Это просто приходит. Не мы выбрали Христа, но это Он захватил, затронул нас. Это как великое произведение искусства: явление не только субъективное, но максимально приближенное к объективному. Ведь есть что-то «объективное» в великих книгах, картинах, фильмах, что и делает их шедеврами. Но выразить это «что-то» можно только на субъективном языке. Разделить субъективное и объективное здесь невозможно. И именно здесь нам особенно пригодится то целостное мышление, о котором мы говорили в начале книги. Точно так же во Христе есть нечто, что заставляет миллионы людей возложить на Него все свое упование, нечто, что затрагивает, захватывает этих людей. В этом смысле можно сказать: да, Христос – это откровение Бога, откровение, так сказать, «сверху». Почему та или иная картина оказывается шедевром? Потому что в ней прорывается наружу из самой глубины жизни нечто, обычно скрытое от наших глаз. И вот, в жизни и в смерти человека по имени Иисус – независимо от того, что тот или иной из нас думает о Нем – прорвалось нечто из божественной глубины. Вернее, не нечто: нам открылась сама эта божественная глубина во всей своей полноте. Во Христе, в Его жизни и смерти, в жизни и смерти этого конкретного человека нам открывается Бог, поэтому, глядя на Христа, мы можем произнести: «Вот мой Бог!». Выражаясь языком Православной церкви, Христос подобен иконе Бога – в том смысле, что икона не перестает быть куском дерева с несколькими слоями краски, но, глядя на нее, мы видим не дерево и краску, а тот образ, что на ней написан. Точно так же, глядя на Христа, на человека по имени Иисус, на Его жизнь и смерть, мы видим Бога. Отсюда и происходит учение о божественности Христа. Выражаясь совсем просто, можно подхватить мысль Карла Барта (уже не единожды намеченную нами): откровение Бога – это Его само откровение. Бог открывает нам не что-либо, а себя самого. А это значит, что откровение неизбежно само будет Богом, Богом, проявленным в определенной земной реальности. Такой реальностью для нас является Иисус Христос.

Вспомним здесь о реформаторском прорыве Лютера, о том, какие сомнения мучили его: «Откуда мне знать, что мое покаяние истинно, что я достаточно сделал для своего спасения?». Его реформаторским ответом стало: «Я должен смотреть не на себя, не на то, что я есть, что я делаю и что чувствую, а только на Христа. Не я сам спасаю себя, а Христос!». Однако эта истина – истина, что мое спасение находится во Христе – должна быть, как мы уже подчеркивали, объявлена извне. Я должен услышать об этом. Только если я слышу о Христе, только тогда может во мне зародиться и укрепиться вера в Него. То, что Бог безусловно принимает меня, не может быть следствием никаких моих внутренних чувств, убеждений или размышлений. Эта весть приходит ко мне извне. Я сам не могу «догадаться» об этом, «пережить» это. Поэтому Лютер так яростно отвергал точку зрения представителей так называемой «радикальной Реформации», которые призывали отказаться от всякого записанного или проповедуемого слова («внешнего слова», «телесного слова», по терминологии Лютера) и ждать непосредственных Божьих откровений в своей душе. Если откровение рождается внутри меня, то оно зависит от моих чувств и настроений. Сегодня я охвачен энтузиазмом, а завтра впаду в отчаяние. На себя самого я не могу положиться. Мне как верующему необходимо внешнее слово, нечто, что не зависит от моих собственных чувств, мыслей, опыта, нечто, к чему я могу обращаться снова и снова, в любой ситуации и в любом настроении. Так же девушка нуждается в том, чтобы ее возлюбленный снова и снова говорил ей о своей любви, хотя она давно уже в душе знает о том, что он ее любит.

Здесь есть и другой важный момент: какую бы внутреннюю «близость» к Богу я время от времени не переживал, в конце концов, в себе самом я не могу найти никаких оснований для надежды. В себе самом я могу увидеть лишь безраздельное господство греха, лишь удаленность от Бога во всех частях своего существа, во всех аспектах своей жизни. Чтобы понять, что Бог принимает меня, мне надо обратить свой взгляд (вернее, свой слух!) вовне.

Поэтому и необходимо богослужение с ключевыми его элементами: исповедь с произносимой на ней формулой отпущения грехов, проповедь, чтобы снова и снова возвещать человеку Божье принятие и прощение, возвещать извне. Они нужны для того, чтобы раз за разом напоминать верующему нечто совершенно невероятное: «Бог ничего не требует от тебя, Бог сам целиком и полностью раскрылся тебе навстречу, отдался тебе!».