Татьяна Петрова - Больным и здоровым. В поддержку и утешение

В начале февраля 1900 года один близкий мне по духу человек видел сон: отец Серафим был у меня в доме и молился… Несладка, вообще, теперь жизнь современного человека. Сын своего времени – и я не почивал на лаврах. Равнодушие и эгоизм мира заставили меня углубиться в самого себя, и то, что мною в себе было открыто, то, что таилось в глубине моей души, было до того ужасно, до того болезненно, что нужна была немедленная помощь опытной и притом любящей, врачующей руки. Эта рука была рукою любвеобильной Православной Церкви, поддержавшей меня как раз в то время, когда я готов был стремительно низринуться в бездну самого мрачного отчаяния. Душа моя была исцелена, но организм мой был надорван в житейской борьбе, которую я пытался было вести, полагаясь на одни только собственные силы.

Тело просило исцеления, а наука была бессильна.

Лет восемнадцать или двадцать тому назад я впервые почувствовал приступы двух болезней, в последнее время разросшихся до степени застарелых, мучительных недугов. Один из них лет десять тому назад потребовал даже операции, которую мне сделал в Москве профессор Склифосовский. После операции я года три чувствовал себя лучше, но потом старая болезнь возобновилась с еще большей силой. Приступы ее доводили меня до состояния, близкого к обмороку. Исцеленная душа указывала и путь к исцелению тела. Во сне виденное явление отца Серафима в моем доме не давало ли мне некоторого указания по вере моей на то, что я могу дерзать ему молиться об исцелении моих недугов? Бог, думалось мне, бесконечно велик, как в бесконечно малом, так и в бесконечно большом: и мал я, и убог, но и до меня, как до последней песчинки дна морского, может достичь Божественный Свет Божественного Духовного Солнца Самого Бога, в одном из лучей Его, святом подвижнике и угоднике Божием.

С каждым днем после знаменательного сновидения надежда эта все более разрасталась и, наконец, обратилась в полную уверенность…

– Вот увидите, – говорил я своим домашним, – съезжу в Саров и выздоровею.

С неудержимою силой с тех пор стало меня тянуть поклониться могилке дорогого русскому сердцу святого подвижника, спросить его святых молитв, самому молиться Богу в тех местах, где все полно живыми о нем воспоминаниями, где для нас видимо с особенной показательной силой проявляется вечный дух святого старца.

Но дни уходили за днями. Занятый своими делами по сельскому хозяйству, я каждый день почти, как придет вечер, говорю: когда же это я выберусь в Саров?

Наступит утро, и вновь дела откладывают поездку. Так тянулась истома мысленных сборов до второй половины июля.

В ночь с 18 на 19 июля я вижу сон: будто в дом ко мне приносят две иконы. В одной я узнаю чудотворный образ Балыкинской Божией Матери, много прославленный чудесами от него и в наши дни. Копия с него в храме моего родного села лет двадцать пять или тридцать тому назад спасла от пожара половину села. Очевидцы этого чуда еще живы между нашими стариками. Самый же чудотворный образ находится в Орловской Введенской женской обители. Другая икона, тоже Божией Матери, мне показалась незнакомой, но какой-то тайный голос точно поведал мне во сне, что эта неведомая мне икона с этого времени станет мне особенно дорогой и близкой. Я стал усердно пред ними молиться и с молитвой проснулся. Под впечатлением этого сна, необыкновенно живо сохранившегося в воспоминании, рассказывая о нем своим домашним, я и говорю: «Не ехать ли мне сегодня к отцу Серафиму? Как будто эта моя молитва пред двумя иконами служит мне напутственным молебном и благословением свыше».

Живо собрал я в дорогу несложные пожитки и уже вечером того же дня выехал в Саровскую пустынь.

Как нарочно, по благословению Божию, хозяйственные мои дела к этому дню устроились так, что я мог беспрепятственно отлучиться из дому недели на две, а то и более.

Благословение Божие моему паломничеству, действительно, как будто почивало на всем моем пути в Саровскую и Дивеевскую обители.

В Орле, в женском монастыре, у чудотворной иконы Балыкинской Божией Матери я отслужил напутственный молебен и там же, в монастыре, от одной глубокой почитательницы отца Иоанна Кронштадтского я узнал, что батюшка в Москве проездом с родины в Петербург и что я еще могу с ним встретиться. Так и вышло: несмотря на трудность доступа к отцу Иоанну, вечно окруженному непроницаемой стеной скорбного человечества, я с ним виделся в Москве и даже ехал с ним некоторое время в одном купе, удостоившись его беседы и благословения. А как дорого верующей душе это благословение!

Из Москвы, чтобы быть в Сарове, мне надо было ехать до станции Сасово Московско-Казанской железной дороги и оттуда 120 верст на лошадях до Саровской пустыни.

Как трудно бывает совлечь с себя ветхого человека!

Предрассудки воспитания, европейской одежды, стольких лет жизни в среде «интеллигентов», привычка жить и чувствовать по стадной мерке своего общества – все это так смущало мою душу, что в Сасове, на станции, в обществе «интеллигентных» пассажиров мне было неловко, как-то не по себе, спросить у прислуживавшего лакея – как мне нанять лошадей до Сарова?

А с какой бывало легкостью сердечной нанимались во всеуслышание тройки к Яру, в Стрельну и иные места чревоугодия и человеконенавистничества!

Порядочного труда стоило мне обличить себя во лжи и позоре моего малодушия!

В Сасове нашелся мне попутчик до половины дороги, на половинных расходах – офицер одного из полков, расположенных в Петербурге, ехавший в отпуск, на побывку, к родным в деревню – милый и душевно чистый юноша. Всю дорогу до своего дома он мечтал, видя во мне внимательного и сочувствующего слушателя, как он все свои молодые силы думает поставить на то, чтобы удержать за семьей уголок любимого родового дворянского гнезда, последнего остатка когда-то многочисленных и богатых поместий: «Вот скоро подъезжаем! Вон – речка наша, церковь наша!.. Если бы вы знали, как во мне волнуется сердце при виде родных мест, как все мне здесь дорого! Господи, как бы сохранить то малое, что у нас осталось!»

Я видел это «малое». Только чистая любовь, безграничное и бескорыстное чувство могли желать его сохранения. Никогда вам не понять, не оценить вам, холодные резонеры, осуждающие на эволюционную гибель поместное дворянство, а с ними и старую, могучую Россию, как можно болеть и мучиться за сохранение за своим родом того малого, о котором болел мой спутник! В наш век, когда для так называемых энергичных, предприимчивых людей в России такой еще не початый угол того, что плохо лежит и на чем создаются в ущерб родине в короткое время колоссальные состояния, непонятен вам стон самой русской земли, вырывающийся из груди безвестного дворянина-юноши, готового лечь костьми за такой уголок родимой нивы, которому и цены-то нет в капище биржевого Молоха!..