Array Сборник статей - Софиология и неопатристический синтез. Богословские итоги философского развития

Я обратилась к переводу В. А. Жуковского по той причине, что проблема восхождения (хищения) и нисхождения была для русской культуры весьма актуальной. Так, в своем исследовании старообрядчества С. Зеньковский писал: «Понятие вечной богословской “лепоты” – красоты и гармонии религиозной жизни и общения с Богом развилось… в Московской Руси… под влиянием христианского толкования пути возвышения души к Богу, о котором так настойчиво писал… Максим Грек… Литургия (по мнению боголюбцев. – И. Е.) не только должна была перевоспитать русский народ, но поднять его на высоту “подобия Божия”, мистически подготовить к встрече с Творцом». По замечанию Антония, епископа Смоленского, со ссылкой, в частности, на тот же текст Послания ап. Павла к Филиппийцам, «в сознании своего ничтожества именно заключается тайна возвышения и приближения к царству небесному». [169]Но это замечание скорее относится к человеку, чья судьба определяется формулой: «Из бездны ада в одно мгновенье восхищен в недро лучезарного неба» (И. С. Гергиевский). Между тем мотив человека в этюде Флоренского вовсе не проходящий, этим мотивом во многом спровоцировано само появление этюда-экзегезы. Собственно этюду предшествует по-своему изощренно построенный заголовочный текст, а если вспомнить, насколько для отца Павла всегда важным был самый факт именования, то, думаю, помещение этого текста в центр статьи является вполне оправданным.

Заголовочный текст включает название этюда, данное на церковнославянском языке, «Не восхищение непщева» и представляющее цитату из шестого стиха второй главы Послания к Филиппийцам св. апостола Павла; ниже, в скобках, следуют два подзаголовка: первый («Филип. 2, 6–8») есть отсылка к уже названному «Посланию…», второй – уточняет содержание этюда: «К суждению о мистике». Далее следует посвящение: «Вячеславу Ивановичу Иванову с дружеским приветом», а ниже, теперь уже на древнегреческом языке, повторяется название этюда, то есть вновь цитируется фрагмент из шестой строки второй главы Послания – «Ouk harpagmon hegesato…»

В данном случае важным является посвящение Вяч. Иванову, чья мелопея «Человек» может быть рассматриваема как своеобразная «пара» (по аналогии с портретами) к этюду Флоренского, который, высоко оценив поэму в исполнении автора, собирался написать к ней примечания. [170]Вопрос, которым задается человек в поэме, – «Мне ли богоравным быть – закон?» – вопрос Серебряного века.

Серебряный век весь придуман, сочинен, причем придуман и сочинен как минимум дважды. Сначала самими творцами Серебряного века, которые не только искали новых, никем не виданных и не слыханных художественных форм, но еще и жизнь свою выстраивали по законам искусства, что отразилось в термине «жизнетворчество». Потом теми исследователями, которые были современниками творцов и писали о них критические статьи. Например, С. К. Маковский утверждал, что для Серебряного века характерны «искание высшей правды, религиозный подход как к личным переживаниям, так и ко всякой судьбе человека на земле». [171]Этот «религиозный подход» оборачивался то оккультизмом (Минцлова), то утверждением Третьего Завета (Мережковские, Философов), то претензиями к Церкви (Розанов). Но, пожалуй, было еще нечто в высшей степени важное – определение сущности творчества, которое понималось как нисхождение (от Бога к миру) и уже свидетельствовало, что подлинное искусство в своей сущности символично и потому устремлено к восхождению (a realibus ad realiora). Так понимали искусство священник Павел Флоренский и поэт Вяч. Иванов. В этом аспекте, казалось бы, сугубо богословская проблема – постижение сущности эпизода из библейского текста – имеет прямое отношение к пониманию культуры Серебряного века.

В Библии анализируемый отцом Павлом текст на церковно-славянском языке выглядит следующим образом:

иже, во образе Божии сый, не восхищением непщева бытии равен Богу: / но Себе умалил, зрак раба приим, в подобии человечестем быв, и образом обретеся якоже человек: / смирил себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя.

Видимо, имеет смысл вначале обратиться к вариантам переводов церковнославянского и древнегреческого словосочетаний, которые входят в текст этого этюда. Церковнославянское словосочетание «не восхищение непщева» (и его древнегреческий аналог – «ouk harpagmon hegesato») в синодальном переводе Нового Завета переведено как не почитал хищением . Отец Павел сопоставляет церковнославянский и греческий варианты написания, подчеркивая их смысловое родство. Здесь важным является то, что для П. А. Флоренского и для Вяч. Иванова церковнославянский и древнегреческий языки представляли не мертвые лингвистические конструкты, а воплощали неизменно живой язык Библии и Церковной службы. И отец Павел, и Вяч. Иванов знали , что «есть особенная красота в «прозрачности славянских покровов, наброшенных на греческое слово» (по выражению Г. П. Федотова)». [172]Отсюда особый смысл приобретает организация именования этюда отца Павла.

В семантическом аспекте благодаря первой и последней строкам Флоренским обозначено векторное направление зрительного восприятия заголовочного текста: либо от церковнославянского названия «Не восхищение непщева» к древнегреческому варианту «ouk harpagmon hegesato», то есть сверху вниз , либо от древнегреческого названия «ouk harpagmon hegesato» к церковнославянскому варианту «Не восхищение непщева», то есть снизу вверх . Tertium non datur, как свидетельствуют все те же древние. Символически обозначенное в заголовочном тексте движение вверх/вниз и станет собственно предметом изысканий отца Павла в этом этюде.

В подобной организации заголовочного текста, учитывая адресат посвящения, достаточно легко обнаруживается параллелизм с аналогичным текстом в статье Вяч. Иванова «ТЫ ЕСИ» (1907). [173]Этот текст построен следующим образом: в название вынесено церковно-славянское «ТЫ ЕСИ», которое за счет использования заглавных букв вместо строчных графически выделяется, будучи утверждением вечного и неизменного бытия Бога. Завершает заголовочный текст древнегреческое слово ΕΙ, которое в грамматическом отношении является формой глагола (eimi) 2 лица, единственного числа, настоящего времени, действительного залога. Иными словами, древнегреческое ΕΙ – это абсолютный семантический аналог церковно-славянскому Ты еси.

Смысл этой кольцевой композиции и раскрывается в содержании статьи, которую в гораздо большей степени, нежели обозначенную работу Флоренского, можно назвать этюдом. Исходный постулат Вяч. Иванова: «Современный кризис индивидуализма <���…> коренится… в росте и изменении самого сознания личности; утончение и углубление личного сознания, дифференцируя его, разрушило его единство». [174]Это «разрушение», как замечает Иванов, разрыхлило «поле личного сознания», заставило усомниться в парадигматике «эстетического иллюзионизма», присущей классическому искусству. Оказавшись в «разрушенном и разрыхленном» состоянии и потому освободившись из плена эмпирики, сознание неожиданно открывает забытый мир мистических переживаний, столь органичный для всякой религии.