Ксения Кривошеина - Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней

В доме Победоносцева было 40 комнат, громадный кабинет и такой же просторный зал ожидания для просителей.

На Лизу, впервые попавшую в эту квартиру, произвели впечатление огромные дубовые письменные столы, расположенные каре, полностью заваленные папками, бумажной деловой перепиской, рукописями и газетами. Посетители сразу понимали, что они попали в «мозговой центр России». Сюда приходили и приезжали со всей страны купцы и министры, монашки и военные, а в гостях у прокурора бывали Достоевский, Чайковский, Вл. Соловьев, В. Розанов, И. Аксаков, И. Крамской, М. Балакирев и многие другие знаменитости того времени. Особенно Победоносцев дружил с Ф. Достоевским: «Сегодня скончался великий писатель. Мне был он близкий приятель, и грустно, что нет его. Но смерть его – большая потеря и для России. В среде литераторов он, – едва ли не один, – был горячим проповедником основных начал веры, народности, любви к отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающее, как овцы без пастыря, к нему питало доверие…» (из письма цесаревичу Николаю Александровичу).

Со слов Лизы, она воспринимала Победоносцева не как государственного деятеля и «идеолога реакции царствования Александра III, а исключительно как человека, как старика, повышенно нежно относящегося к детям».

О своем особом отношении к детям сам К. П. Победоносцев рассказал в одном из писем к дочери поэта Ф. И. Тютчева Анне Федоровне: «Я всегда любил детей, любил с ними знакомиться, любил соединяться с ними в их детскую радость». Со своей будущей женой он познакомился, когда ей было семь лет, и сразу ему захотелось говорить с ней о Боге, пробудить все высокое и хорошее в ее душе. Она была младше его на двадцать лет.

Года два обер-прокурор приходил в дом к Яфимович и никогда не приглашал Лизу к себе домой. Но вот этот день наступил, и она переступила порог этого странного мира. Видимо, далеко не все знали о потаенной «странной» комнате за кабинетом, где все стены от пола до потолка сплошь были увешаны портретами детей разных сословий и разных возрастов. В углу стоял «волшебный» шкаф, набитый игрушками и великолепными детскими книгами.

В этой комнате и проходили самые задушевные беседы Лизы с К. П. Победоносцевым. «Помню, однажды я была у Константина Петровича на Пасху. Он извлек из шкафа яйцо лукутинской работы и похристосовался со мною. Внутри яйца было написано: “Его Высокопревосходительству Константину Петровичу Победоносцеву от петербургских старообрядцев”».

Жена Победоносцева, красавица Екатерина Александровна, устраивала детские праздники, на которые всегда приглашались дети заключенных Литовской тюрьмы, учащиеся церковно-приходских школ и ее любимые ученицы из Свято-Владимирской церковно-учительской женской школы. Лиза с Митей с радостью принимали самое активное участие в подготовке рождественских колядок, упаковке подарков, убранстве огромной елки. Всегда рядом с ними была приемная дочь Победоносцева Марфа, на три года младше Лизы.

Их переписка не прекращалась и летом. Константин Петрович регулярно посылал Лизе открытки и письма в Анапу. «Слыхал я, что ты хорошо учишься, но, друг мой, не это главное, а главное – сохранить душу высокую и чистую, способную понять все прекрасное».

С каждым годом тон их писем становился серьезнее: смерть отца, события 1905 года – революция и брожение мыслей – не могли не коснуться и Лизы. Слишком она была молода и, как подраненный птенец, искала не только утешения, но и подсознательно желала начать с нуля, отказаться от детского, уютного семейного умиротворения… Одним словом, как всякий подросток, хотела бунтовать, найти собственный голос.

Она пишет: «Впервые в сознание входило понятие о новом герое, имя которому – народ. Единственно, что смущало и мучило, это необходимость дать ответ на самый важный вопрос: верю ли я в Бога? Есть ли Бог?» Ответы, которые она получала от окружающих и из газетных новостей, ее не устраивали. «В моей же душе началась большая борьба. С одной стороны, отец, защищающий всю эту революционно настроенную и казавшуюся мне симпатичною молодежь, а с другой стороны, в заповедном столе – Победоносцев». Было над чем призадуматься. Почему бы не обратиться к старому другу. Весной 1906 года она к нему пришла и задала наивный и очень дерзкий вопрос: «Константин Петрович, что есть истина?» И ее старый мудрый друг, в котором она стала сомневаться ответил: «Милый мой друг Лизонька! Истина в любви, конечно. Но многие думают, что истина в любви к дальнему. Любовь к дальнему – не любовь. Если бы каждый любил своего ближнего, находящегося действительно около него, то любовь к дальнему не была бы нужна. Так и в делах: дальние и большие дела – не дела вовсе. И настоящие дела – ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, конечно. А в самопожертвовании, в скромности…»

Лиза была разочарована. Она решила, что Константин Петрович экзамена не сдал. И ушла. 10 марта 1907 года Победоносцев умер. Похороны были грустными, за гробом великого политика шло несколько человек, члены императорской семьи не присутствовали. Лиза уже постоянно жила в Петербурге. Но на похороны не пошла.

Тогда она не поверила старику. Прошли годы, и смерть дочери Насти высветила многое, в чем она заблуждалась: «О чем и как ни думай, – больше не создать, чем три слова “любите друг друга”, только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть». Эти строки можно считать поворотными, началом нового пути, к которому она так долго внутренне готовилась, шла ощупью, ошибаясь и разбиваясь в кровь. Но это будет в 1934 году в Париже…

Как бы ни сложилась в ближайшем будущем жизнь Елизаветы Пиленко, можно предположить, что ее эсеровские увлечения, желание «исправить мир» и стать «по-большевистки справедливее и лучше» в конце ее трудного пути радикально изменились. Хотя по внутреннему настрою ей, конечно, было по пути с его критиками – Н. Бердяевым и Г. Флоровским, – они ей были ближе, чем обер-прокурор. Хотя уроки и мысли своего старшего друга, которые она по молодости отвергла, ей пришлось отчасти признать.

Для понимания принципов, на которых стоял Победоносцев, лучше всего служат его письма к Екатерине Федоровне Тютчевой (1835–1882) – дочери поэта, жившей в Москве. Сам Победоносцев – внук московского священника, сын университетского профессора и сам бывший профессор – чувствовал себя неуютно в чиновно-аристократическом Петербурге; политические взгляды большинства окружавших его людей были ему чужды или просто ненавистны. Победоносцев считал, что церковь и вера – основы государства.

Можно предположить, что обер-прокурор был очень одинок. Отшельник-«диссидент» искал слушателя и, может быть, единомышленника, в Лизе он увидел живую мысль, и вполне надеялся развить в ней свое представление о России, которая к этому времени уже ускользала из его рук. Все, что копилось и таилось в душе Победоносцева, изливалось в письмах не только к Лизе, но и к другой московской корреспондентке. Письма к Тютчевой позволяли Победоносцеву окунуться в атмосферу близкой его сердцу Первопрестольной. Тютчева была близка ему и по взглядам, и по родственно-дружеским связям – она вращалась в кругах славянофильской ориентации, к которым тяготел и Победоносцев; ее родная сестра Анна Федоровна была замужем за И. С. Аксаковым – видным славянофилом, однокашником Победоносцева по Училищу правоведения.