Ксения Кривошеина - Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней

Действительно, Елизавета Юрьевна прожила с мужем, Д. В. Кузьминым-Караваевым, с зимы 1910 по весну 1913 года, официальный развод они оформили в самом конце 1916-го. Не совсем тактично обыгрывает Толстой в своем рассказе и редкое раннехристианское имя, которым Елизавета Юрьевна назвала свою дочь.

С началом войны и разводом А. Толстого с С. Дымшиц встречи между Кузьминой-Караваевой и Софьей Исаковной пошли на убыль. Правда, некоторое время контакты между молодыми женщинами еще продолжались – ведь они были не только друзьями и художниками, но и матерями-одиночками малолетних дочерей, к тому же не отличавшихся крепким здоровьем. Во время московских встреч Дымшиц написала несколько портретов Елизаветы Юрьевны. Ей удалось передать глубокое внутреннее напряжение и затаенную грусть в глазах своей модели. По психологической выразительности этот портрет может быть отнесен к явным удачам Дымшиц. В августе 1914 года Дымшиц из Петербурга послала телеграмму Кузьминой-Караваевой на юг: «Вернулась из Москвы. Нужен немедленный приезд. Хлопочу о будущем Марианночки» [48] Толстая Марианна (Марьяна) Алексеевна (1911–1988) – внебрачная дочь А. Толстого и С. Дымшиц. Пожениться А. Т. и С. Д. не могли: муж Софьи отказал ей в разводе. .

Вскоре Елизавета Юрьевна вернулась в Петроград, где застала эйфорию патриотических чувств первых месяцев войны. Возможно, что этот экстаз был вызван душевным подъемом после неизжитой тяжести поражения России в войне с Японией за десять лет до этого. Двоюродные сестры Елизаветы Юрьевны поступили на курсы сестер милосердия. В частности, Е. А. Чистович – «сестра милосердия военного времени» – была направлена петроградской общиной св. Георгия в городской лазарет имени короля Бельгийского. Брат Елизаветы Юрьевны Дмитрий, студент-юрист, весной 1914 года был отчислен из университета «за невзнос платы» за обучение. В ноябре 1914 года было опубликовано специальное правительственное «разъяснение» о льготах студентам, уходящим добровольцами на фронт. Согласно постановлению ушедшие на фронт студенты университетов считались «в отпуску до окончания войны». И что, пожалуй, самое важное – им было обещано по возвращении освобождение от платы за обучение. И Дмитрий записался в армию.

Сама поэтесса, подобно многим современникам, приняла войну с радостью, считая, что наконец-то пришла хоть и кровавая, но живительная гроза, которая разрядит «затхлую атмосферу»:

В строках ее стихотворения звучат тревога и надежда, которая не оправдалась: война принимала все более затяжной и действительно кровавый характер, а социальные перемены так и остались лишь мечтой курсисток и студентов. Кажется странным, почему через войну можно было надеяться на возрождение России. Но в умах «прогрессивных» интеллигентов эта война виделась как некое очистительное духовное испытание, суд нации, суд истории над империей, лично над государем Николаем II, его семьей и над «кровавым самодержавием». Не будем вдаваться в анализ исторической ситуации, в которой пребывала Россия к началу войны, – это не наша задача, но необходимо прояснить некоторые странности, если не парадоксы, отношения разных слоев общества к этой войне. Страна оказалась зажатой между полуреформами, и особенно поздно свершенной так называемой крепостнической, которую провел в 1861 году Александр II. Реформа не только запоздала, но более того, многие современники утверждали, что она, освободив крестьян, никак их не поддержала, а бросила на произвол судьбы. Столыпинские реформы, которые начались только в 1906 году и которые ставили задачу передать надельные земли в собственность крестьян, были восприняты в штыки либеральной частью аристократии и тем более интеллигенцией. В массе своей деревенское население жило почти в средневековье, ни о каком техническом аграрном процессе после отмены крепостного права речь не успела пойти. После убийства Столыпина от дальнейшего руководства отстранили всех его соратников [49] В частности, это коснулось и Александра Васильевича Кривошеина (1857–1921). С 21 мая 1908 г. – главноуправляющий земле устройством и земледелием; один из ведущих участников проведения в жизнь Столыпинской реформы. В 1914–1915 гг. руководил экономической политикой правительства. Стал инициатором проведения «нового курса», который заключался в стимулировании экономического роста. . Двор, государь и императорская семья к этому времени находились в состоянии полной изоляции от народа, от интеллигенции и от деятельных министров, готовых провести необходимые реформы. К этому моменту интеллигенция жила в предвкушении перемен, жажды мщения и действительной надежды на искупительную и кровавую войну.

Вырисовывалась странная картина как бы трех (а может, и четырех) миров сословий, которые жили в параллельном пространстве. Не будем сбрасывать со счетов и синодальную церковь, которая к этому времени переживала тяжелейшие времена непопулярности среди всех названных выше слоев населения.

Елизавета Юрьевна писала в очерке «Последние римляне»: «…в некоторых кругах русской интеллигенции остро выросло чувство какой-то мистической веры в путь войны и очищение через этот путь». Тогдашние газеты, брошюры, сборники были полны «патриотическими» идеями, прославлявшими героизм русского солдата. Война с Германией пробудила националистические настроения. Отмечались настоящие погромы немецких предприятий и преследования людей с немецкими фамилиями. Соратница Кузьминой-Караваевой по «Цеху поэтов» поэтесса М. Л. Моравская писала:

Война 1914 года стала первым испытанием на сплоченность интеллигенции. В стане Городецкого, Гумилева войне пелись дифирамбы.

В. Я. Брюсов считал, что «По пажитям Европы древней / Идет последняя война». Игорь Северянин стоял на ура-патриотических позициях и сочинил «Благословение войне». Футуристы-революционеры первые и единственные в российском искусстве прокляли войну и боролись против нее всеми «оружиями искусства». В. Маяковский очень болезненно воспринял бессмысленную бойню, резко осудил и написал стихотворение «Война и мир»: