Алексей Солоницын - Земной ангел. Великая княгиня Елизавета Федоровна

– Ну что об этом вспоминать, – князь Сергей поднял бокал. – Слава Богу, все уже свершилось.

И у великого герцога хватило такта и ума пусть и осудить тебя, но не проклясть. Костя, тост!

Князь Константин встал, слегка опустил голову. Она была прекрасно вылеплена Господом. Лицо продолговатое, нос прямой, волосы светлые, слегка вьющиеся. Светлая бородка, усы, голубые глубокие глаза – в них печаль, мудрость созерцателя и поэта, и в то же время твердость взгляда, вдохновенность – когда он говорил, читал стихи, спорил…

– Я предлагаю выпить… за нашу родную землю, – князь Константин поднял голову. – По ней ходил не только апостол Андрей, но и сам Христос. И Он благословил Русь, потому что она стала домом Матери Его, домом Богородицы… И надо верить, что Он не оставит нас, в какие бы страшные пропасти мы ни упали. Ибо нигде Его так не любят, как у нас в России. Нигде нет такого почитания Матери Божьей, как у нас. За Россию – подножие Богородицы, за солнце России – свет Спасителя!

Князь Константин осушил бокал, и все последовали его примеру.

– Ты умеешь говорить возвышенно, – сказал князь Сергей не без иронии. Но тут же интонация голоса изменилась:

– Скажи, Костя, а есть ли в русской поэзии еще генералы, которые писали бы хорошие стихи?

– Что-то не припомню, – тоже с иронией ответил князь Константин. – Но не забывай, Сережа, что был один поручик, который превзошел всех генералов – даже царской фамилии. Поэтому я решил подписывать свои стихи инициалами – К. Р.

– Ваши инициалы давно расшифрованы. Может, почитаете что-нибудь? – попросила Елизавета Феодоровна.

– С большим удовольствием. Тем более что сегодня такой чудесный вечер. Я это стихотворение написал давно, но прочесть все как-то не было повода. Только вы, Сережи, не обижайтесь, что стихотворение посвящено не вам, именинникам, а нашей Элле, которую мы зовем тем же именем, каким звали ее в родном доме…

И он начал читать:

Князь Константин читал с чувством, с присущим ему артистизмом, не с завыванием, как читают поэты чаще всего, а с четкой артикуляцией каждого слова, делая ударения на тех словах, которые и несут в себе смысл стиха.

Князь Павел зааплодировал, захлопали в ладоши и другие, и когда возникла пауза, князь Сергей сказал:

– Ты написал то, чего не смог художник Каульбах. Он сделал семь эскизов головы Эллы, и ни один из них не был на нее похож. Да и фотографии не передают ее такой, какая она в жизни. Каульбах сказал, что красота Эллы не поддается перенесению на полотно.

– Вы говорите обо мне так, будто меня здесь нет.

– Не будем, – князь Сергей снова повернулся лицом к поэту. – Но все-таки, когда ты написал это стихотворение?

– Семь лет назад, здесь, в Ильинском. После свадебных торжеств, когда ты впервые привез Эллу сюда. Какое тогда чудесное стояло лето! И как я был счастлив, что ты взял себе в жены принцессу – как будто из сказки. У меня жена тоже немецкая принцесса и тоже не обижена красотой. Но оттого, Элла, что твоя мама – принцесса английская, произошло какое-то чудесное соединение. И дело тут еще вот в чем. Немецкие и английские древа оказались осененными светом русского православия.

Художник Каульбах сделал семь эскизов головы Эллы… и сказал, что ее красота не поддается перенесению на полотно

– Пожалуйста, хватит. У меня даже щеки горят. Давайте лучше вспомним те дни, когда я приехала сюда. Саша, ты помнишь подвенечные украшения?

– Украшения Екатерины II? – княгиня Александра оживилась. – Как их не помнить! Бриллиантовая диадема, великолепная корона, ожерелье…

– А серьги! – напомнила Елизавета Феодоровна. – Какие они были тяжелые! Приходилось прикреплять их золотой проволокой!

– А в туфлю положили золотую монету на счастье!

– Верно. Ну разве такое можно забыть? А платье? Вспомни-ка, Саша! Оно было сшито из серебряной парчи. Я так удивилась, что нельзя самой выбрать подвенечный наряд. Он уже был приготовлен императрицей. Я бы отказалась от мантии со шлейфом…

– Она была оторочена горностаем. Понравилась мне необычайно! Я, королевна греческая, впервые почувствовала себя действительно царственной особой.

– А я так была поражена этой пышностью, величием, что сердце обмирало, куда-то падало… Мы в Дармштадте жили скромно. Мама воспитывала нас по строгим английским правилам.

– А тут огромные залы, зеркала в золотой оправе, огромные окна и такой поразительный вид на Неву, на линию дворцов…

– Северная Пальмира! – значительно сказал Сергей Михайлович. – Второго такого города нет нигде в мире.

– Знаете, я где-то прочел, – князь Павел хихикнул в кулак, – что когда к Екатерине II привезли невестку и ввели в тронный зал, она, ослепленная величьем дворца, упала на колени и на четвереньках поползла к императрице…

– Ну, это из серии исторических анекдотов, – князь Константин одобрительно кивнул, когда перед ним поставили на стол обещанных бекасов. – Когда я писал драму «Царь Иудейский», знаете, сколько всего начитался…

– Драма очень хороша, – князь Сергей Михайлович тоже кивнул одобрительно, вдыхая ароматы блюда с птицей. – И сам ты играл замечательно Иосифа Аримафейского, я хорошо запомнил…

– Сережа, а ты помнишь, когда после Петербурга мы приехали в Москву и ты повез меня в Троице-Сергиеву лавру? И вот там, у раки преподобного Сергия – вот где я встала на колени. Я еще не знала, как он велик и благодатен и что значит для России, но как-то так получилось, что я вдруг оказалась на коленях. И почему-то слезы сами собой увлажнили глаза…

– А меня поразил Успенский собор в Кремле, – сказала княгиня Александра.

– И после всего этого великолепия и пышности, после всех этих бесконечных приемов так удивительно и радостно было оказаться здесь, в Ильинском! – глаза Елизаветы Феодоровны лучились, от них исходил свет, и нельзя было не любоваться ей. – Простой деревянный дом, березовая аллея и сад…

– Настоящая русская усадьба, – подтвердил князь Константин. – Как раз то самое дворянское гнездо, которое так хорошо описал Иван Тургенев. Я, знаете, однажды слегка перефразировал Ивана Сергеевича: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, ты одна мне поддержка и опора – вера моя православная. Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя думать, чтобы такая вера не была дана великому народу».