Анатолий Гармаев - Матушка

Очень тяжел для преодоления следующий сердечный покров нечувствия. В него матушка может погрузиться незаметно, не обратив на это внимания, так как все другие жизненные события захватят, увлекут собою. Роды, маленький ребенок, неустроенность быта, заботы домашние, хозяйственные – все может поглотить с головой. Не заметит, как пройдет месяц-три и полгода без исповеди, без причастия, без наставления духовного, без общения с людьми церковными. И уж когда совсем занемеет сердце, когда черствость его начнет быть слышна, тогда что-то забезпокоится в сознании, а все будет недосуг, или сил повернуться к Богу не будет уже хватать. Потом, наконец, вырвется, исповедуется, причастится, оправдается, утешится – и опять в спячку. Дела, заботы, дом, дети.

В этот период тихо, сначала неприметно, потом все более явно, всплывет в сердце какое-нибудь светское желание: то помузицировать, то книжку какую-нибудь художественную прочесть, то пообщаться с кем-нибудь из старых светских знакомых. Вроде захочется порисовать, или пошить. Но как-то особо, в сласть душевную, в отдохновение. Пройдет год, два – и потянет оглядеться в светском мире. Вспомнится, что нет светского образования, или оно было не закончено, и матушка попросится у батюшки поступить куда-нибудь заочно или пойдет устраиваться на какую-нибудь светскую работу. Появится новый круг общения. С верующими отношения будут все отложены, даже со своим батюшкой станет не о чем говорить. Редким станет хождение на службу, еще более редким будет причастие.

Матушка давно уже не будет брать благословений у батюшки, а однажды, уходя на работу, скажет ему: «Пока». Батюшка удивится, а она не заметит его удивления, или весело взыграет в сердце чувством «напроказничала себе в удовольствие». В решениях по домашним делам все больше будет появляться неуступчивость, настаивание на своем. Чувство вины или неправоты постепенно совсем уйдет. Жизнь домашняя станет прозябанием. Поздний подъем, многоспание, к делам безсилие, маета домашняя. Будет тянуть из дома в мир: там – жизнь. О рождении следующего ребенка уже не будет и речи. «Я устала, с меня хватит. Я только начала оживать, вокруг огляделась, себя обрела. Ты хочешь, чтобы моя жизнь кончилась?»

А жизнь сердечной силы любви уже не будет жизнью. Она угашена покровом нечувствия. Не о чем уже исповедываться – грехов нет. Спасаться? – Что это такое? От чего? Вроде бы только жизнь началась, при чем тут спасение?

«Остановись, – взывает свт. Феофан, – поражай себя, потрясай, умягчай нечувственное сердце свое. Суд при дверех. Тайная твоя обличается пред Ангелами и всеми святыми. Там, пред лицем всех будешь стоять ты одна с делами твоими. От них или осудишься, или оправдаешься.

Поставь себя, оскверненную и обремененную многими грехами пред Лицем Бога, Вездесущего, Всеведущего, Всещедрого, Долготерпеливого!.. еще ли будешь оскорблять око Божие мерзким видом своим греховным? Еще ли будешь пригвождать Его ко Кресту, прободать ребра Его и издеваться над долготерпением Его? Или ты не ведаешь, что, греша, участвуешь в мучениях Спасителя и разделишь за то участь мучителей; а если бросишь грех и покаешься, то причастишься силы смерти Его. Грех – это зло бедственнейшее из всех зол, оно отдаляет нас от Бога, разстраивает душу и тело, предает мучениям совести, подвергает казням Божиим в жизни, в смерти и по смерти, ввергает в ад, заключая рай на веки. Какое чудовище лбим!.. Диавол ничего для тебя не делает, и только тиранит тебя грехом, а ты охотно и неутомимо работаешь ему. Он трясется от злобной радости, когда кто попадает в сети греха и остается в них»11.

Эти слова святителя нужно услышать. Не только разсудком. Нечувствию сердца это не поможет. Но услышать каким-то движением сердца, принять, поверить, дрогнуть, сокрушиться в нечувствии. Чтобы появились чувства, и они, «исполнив душу, возбудили уснувшую ее энергию, возродили позыв и желание выхода из опасного своего положения».

Вот теперь мы подошли к самому опасному и лютому греховному покрову – безпечности. Он паразитирует на вожделевательной силе души. Он разслабляет волю ко всему нравственному и святому и, напротив, ко всему греховному подвигает с рвением. Воля, схваченная этим покровом, теряет разумное свое, перестает быть свободною и перестает быть волею. Одна только животная энергия, подвигающая душу в любые грехи, она только и остается с человеком.

Движимый этим покровом человек мимо своего сердца и мимо сознания, что грешить нельзя, будет делать грех: не успел оглянуться, как уже поднялся и пошел исполнять грех. И уж остановить себя нечем. И только исполнив грех, человек придет в силу сознания, чтобы теперь виниться, сокрушаться, ругать себя, может быть, каяться. Да только грех уже сделан. И так каждый раз.

Покров безпечности оказывается сильнее даже самых, казалось бы, решительных обещаний не грешить. Но вот наступил момент, разгорелась страсть, и ничем остановить ее не получается. Так и начинает навыкать человек греху. А потом уже и грех за грех не признает. Делает его, как что-то обычное. А там, глядишь, чем-то приукрасит, оправдает, убедит себя и окружающих, что так-то и хорошо жить, да и лучше так, чем не так. Вот и слепился с грехом. Принял его в свой покров безпечности как что-то родное, приятное, как бы жизнетворное даже.

В наше время много и очень много людей были призваны в Церковь. Пережив на себе действие призывающей благодати, воскрыленные ею, легко и радостно начинали свою церковную жизнь. Но лет через три-пять, у кого-то через семь благодать, исполнив свое призывание и начальное наставление, сокрывается в сердце человека, оставляя его один на один с собою. Так же делал Господь, когда выходил к людям и говорил им притчами на площадях, затем проходил сквозь толпу и удалялся в пустынные места, где его не просто было найти. И люди искали Его и находили порой в двух днях пути от города. Для этого нужно было оставить свои дела, близких, или и их взять с собою, искать, долго не зная, где Он, и, наконец, найти.

Так и сегодня, когда благодать сокрывается, нужно теперь самому искать ее, трудиться ей навстречу, оставаясь в тех действиях и в том порядке жизни, которому благодать уже научила. Но теперь нужно делать все известное не ее дыханием, а собственным усилием и трудом. Здесь и открывается, что из многих званых остается немного избранных, которые готовы на этот труд ради Господа. И труд этот становится их жизнью. Не дом, не семья, не хозяйство и даже не служение – их жизнь. Жизнью становится труд стяжания благодати. Все остальное делается условием для этого.

Остальные же, кто не вступил в этот труд, переживают в себе разную меру отступления. Жизнью для них все больше начинает быть все земное – дом, хозяйство, семья, служение. При том, что они продолжают ходить в храм, исполнять худо-бедно дома церковный порядок жизни, но отступлением становится для них оставление внутренней жизни, которую совершает человек ради благодати, остывание в ней и прекращение ее, либо вялое ее течение.