Анатолий Гармаев - Матушка

При постепенном развитии покрова дерзости у матушки в какое-то время может проскользнуть небрежение, невнимательность, нечуткость, в какой-то день прозвучит слово уничижения – полушуткой, полунамеком, потом все более явно, с язвинкой, издевкой, иронией, а там и вовсе открыто: обзывательство, прозвище, ругательство. В поведении может появиться вольность, жеманство, кокетство; или резкость, прямолинейность, грубость; или напор, настаивание на своем, «наезд»; или обидчивость, истерики, мстительность; или взгляд дерзкий, голова вскинутая или выпяченная вперед (подбородком), брюки в обтяжку, короткая юбка, платье без рукавов, голова ничем не прикрытая; или раздражительность, ворчанье, ропот; или злословие, пересуды о своих домашних с подругами; или ревность, зависть, жадность; или непокорность, лень, непослушание, ложь, привирание, приукрашивание; или лукавство, извращение сказанных слов, коварство, гнев, предательство, бросание дела, зависимость от настроения, вспыльчивость, или равнодушие, мечтательность, нерадение о делах, безответственность. Все это проявления и плоды дерзости.

Сильно сказывается дерзость на молитвенном настроении. По причине дерзкого нрава мы в большинстве своем не имеем страха Божьего, долго можем ходить в неведении, что значит угождать Богу – слова эти будут для нас иметь неопределенное содержание, тем более будет неясно, в чем это свою волю сообразовывать с волей Бога, а чтение книги «Илиотропион» будет откладываться на потом, или чтение будет очень тужным, со множеством трудных для разумения мест.

Много сегодня людей, которые слабо слышат в себе совесть, мало руководствуются ею, либо вступают в отношения с нею лишь тогда, когда она явно нудит их, томит. Бывает это редко и по мелочам. Остальное же время человек живет совсем не ведая, есть ли в нем совесть. Т.е. это области жизни, в которых совесть перекрыта дерзостью и безсознательно запрещена для проявлений. В этих же сферах жизни не будет и почитания, т.е. различения в ближних ценимых достоинств. А если достоинства и будут различаться, то не более как с деловых позиций, или ради оценки ближнего, чтобы иметь о нем суждение, или, хуже того, из зависти, ради ненависти, или ради корысти, использования в своих интересах. Но нигде здесь не будет почитания. А это значит, не будет того поддерживающего расположения, при котором добрые свойства ближнего получают то необходимое им питание, напояются тою силою к ним отношения, при которых только и возможно их возстановление и развитие.

Почитание воскрыляет, поддерживает и усовершает Божии достояния ближних. Дерзость их уничижает, ни во что не ставит, игнорирует, не обращает на них внимания.

Мне приходилось видеть детей священнических семей, разных по воспитанию, но равно не имеющих в себе почитания к окружающим. Это обычно свободные, ничем внешним не ограниченные дети. Они живут так, как хотят, одни уж совсем вольные, не знающие никаких правил поведения, другие в той или иной мере воспитанные в правилах приличия, но и те, и другие живут мимо старших, живут своим интересом, своим характером, своей жизненностью, самим собой. Своего никто из них не упустит. Сделаешь замечание – в разную меру учтивости или совсем уж с открытой дерзостью не придадут ему никакого значения. Что было замечание, что не было. Что есть ты, старший и взрослый, что тебя нет. Такие дети ниоткуда, кроме как от самих матушки и батюшки, не могут произойти. Дело, значит, в самих родителях, в их способности слышать и ценить достояния Божии в людях, тогда и в детях слышать и знать, что развивать.

Греховный покров многозаботливости увлекает попечительную силу души от ее ведущих свойств: умения слышать нужду ближних, чутко реагировать на нее и, отложившись на время от всех остальных забот, всю себя посвятить данной нужде. Вместо этого многозаболивость будет носить человека от одного дела к другому, не давая труда, чтобы различить их значение, иерархию, последовательность во времени. «При них, – пишет свт. Феофан Затворник, – одно дело в руках, а десятки в голове».

Этот покров со властью уводит человека и от самого себя. Заботы «гонят его все вперед и вперед, не давя ему возможности осмотреться и взглянуть на себя. Но и тогда, как заботливые дела прекращены, смятение еще надолго остается в голове: мысль за мыслию, то в согласии, то одна другой наперекор; душа разсеяна, ум шатается в разные стороны и тем самым не дает установиться в себе чему-либо постоянному и твердому»6.

Этим постоянным и твердым могла бы быть попечительная сила, поддержанная верою. Но ее нет, вместо нее покров многозаботливости и уверение себя, что все это нужно – и то сделать, и это, и туда успеть, и сюда. Более того, даже будет нравиться такая, как бы насыщенная жизнь. Некогда присесть, где уж там собой заняться, даже детьми сколь-нибудь серьезно, глубоко заняться не получается. Все на бегу. Процесс этот может иметь свое развитие, и дела начнут заматывать, особенно, когда дети маленькие, погодки, один за другим. Нет еще опыта, мало знаний, помощников ни одного. Будет казаться, что вся внешняя обстановка задает такую замотанную жизнь. Возможно, но не в ней только дело. Во многом дело в самой матушке.

Беда, если матушка увлеклась делами, забыла о самой себе, потеряла ответственность за своих детей и не чувствует своих задач перед Богом, перед Церковью, перед обществом и перед самими детьми, но не сегодняшними, а теми, которые вырастут и пойдут по жизни своими ногами. Какими они будут, эти ноги, задает матушка сейчас, пока дети маленькие. Увы, может задавать, не отдавая себе отчета, что делает.

Подобная же безсознательная, безотчетная жизнь может образоваться у матушки в ее отношениях с батюшкой. Покров многопопечительности и здесь может угасить ее чуткость, веру, совесть, и тогда матушка в своих заботах о муже перестанет слышать его нужды, его служение, его попечения. Перестанет слышать его самого: спасается он или нет, трудится ли он над своим нравом, сохраняется ли в духовной ревности, сообразует ли свою волю, свои дела и служение с волей Бога.

Матушка, увлекшись собой и своими заботами, может впасть и в уныние, что никто не помогает, в обвинение батюшки, что он в ней не участвует, в укорение его за разные проступки, невнимательность, даже равнодушие. В этой уязвленности матушка может не обратить внимания, что очередную разборку с батюшкой, а в итоге – скандал – она учинила именно перед литургией, или в тот момент, когда ему уже надо идти на службу. Она самим обстоятельством поставила вопрос ребром: «Кто тебе дороже? Я или служба? Останешься разбираться со мною или, наоборот, оставишь меня всю такую разобранную, побежишь к своим, собирать всех других, кого угодно, а я тут останусь вся разсыпанная и неухоженная? Ну, иди, иди, ты же торопишься, у тебя же служба!»