Анастасия Герасимова - Вензель императора

– Наш Лакиер? – удивился Петя.

– А что это такое – бальзамирование? – спросил Павлик.

– Это когда из мертвеца вынимают все внутренности и пропитывают тело особым веществом, – объяснил кучер.

– Как тела египетских фараонов, что ли? А зачем это сделали? Ему что, построят пирамиду, как фараонам? – удивлялся Петя.

– Ну и чудные вы! Какие еще пирамиды?! Хоронить ведь государя повезут в Петербург! Как же он доедет в такую даль незабальзамированный, а? Еще, небось, и в столице с ним захотят родственники проститься, наверняка гроб откроют, и что они там, по-вашему, увидят? – деловито осведомлялся Гаврила.

– А когда его повезут в столицу?

– Одиннадцатого декабря должны вынести гроб из дворца в церковь, затем уж и в Петербург отправят.

– А мы сможем проститься с государем в церкви? – спросили мальчики.

– Ну конечно, сможете! В церкву-то всех пускают, не то что во дворец!

Наступило утро одиннадцатого декабря. Хмурое свинцовое небо роняло мелкий снег. С моря дул ледяной ветер. Около дворца вновь собралось много народу. С самого утра мужчины стояли с непокрытыми головами, а женщины зябко кутались в пуховые платки. Все ожидали выноса гроба.

Вскоре во всех церквах и монастырях города зазвонили колокола. Наконец ровно в девять часов из раскрытых ворот показалась скорбная процессия.

Впереди всех ехал верхом полицмейстер и отряд жандармов по два в ряд, за ними следовали комендант и эскадрон казачьего лейб-гвардии полка, затем градоначальник и разные чины, диаконы и священники, владыка с иподиаконами. Шесть генералов на специальных красных бархатных подушечках несли ордена.

После всего из ворот показалась колесница с гробом. Она была запряжена восемью лошадьми, которых вели под уздцы шестнадцать человек в мантиях. Шнуры балдахина поддерживали четыре генерал-майора и восемь штаб-офицеров, по обеим сторонам колесницы тридцать шесть солдат несли зажженные факелы. Замыкал процессию дивизион лейб-гвардии казачьего полка.

Под колокольный звон, заглушаемый каждую минуту пушечными выстрелами, в сопровождении толпы кортеж двинулся по Греческой улице, оцепленной казаками. В Таганрогском Иерусалимском монастыре, у западных дверей Троицкой церкви, печальную процессию ожидал архимандрит с причтом. В руках церковнослужителей были хоругви и фонари.

Неистовый ветер яростно врывался в ряды кортежа, тушил свечи, старался погасить факелы и разметать хоругви. Петя и Павлик продрогли до костей, но упрямо шагали вслед за колесницей. Неожиданно какой-то мужик, шедший совсем рядом с мальчиками, бросился вперед к катафалку и громко закричал:

– Это не государь! Государь не умер! В гробу – кукла-вощанка!

– Государь не умер! – эхом прокатилось по толпе.

Началось волнение, но солдатам, стоявшим в оцеплении, удалось успокоить народ. Процессия продолжила свое шествие. Петя и Павлик оглянулись – мужика, поднявшего суматоху, и след простыл.

Когда траурный кортеж скрылся за воротами монастыря, Петя и Павлик пошли домой, размышляя между собой о произошедшем инциденте. Они твердо решили пойти завтра на панихиду. Во-первых, как и подобает верноподданным, им нужно попрощаться с государем. А во-вторых, ребята хотели рассмотреть лицо покойного, чтобы окончательно развеять сомнения в смерти императора.

На следующий день, после занятий в гимназии, Петя и Павлик в сопровождении Марьи Алексеевны отправились в Иерусалимский монастырь на вечернюю панихиду.

В сильном волнении вошли они в храм, посередине которого на великолепном катафалке под балдахином возвышался гроб. Но, приблизившись к нему, они не могли сдержать разочарованного стона: гроб был наглухо закрыт!

– Матушка, а почему гроб закрыт? – с просил Петя Марью Алексеевну.

Но один из дежуривших при гробе штабофицеров строго посмотрел на них, давая понять, что здесь неуместно задавать какие-либо вопросы. И госпожа Никольская сочла за лучшее увести мальчиков подальше от катафалка.

А народ все прибывал и прибывал. Началась панихида.

– Со святыми упокой! – красивыми басами пели священники.

Народ крестился и кланялся. Многие плакали. В середине службы Марье Алексеевне вдруг стало дурно, и она поспешила на воздух, но ее сыновья достояли всю службу до конца.

– Смотри, Петр, вон там казак стоит около самого гроба, ты не узнаешь его? – шепнул вдруг Павлик брату.

– Да это Овчаров! Тот самый, которого выгнали из дворца несколько дней назад! Смотри, он стоит не шелохнувшись и все смотрит на гроб, словно не верит, что в нем – государь.

– А глаза все красные от слез, – прошептал Павлик.

Панихида закончилась. Народ, горестно вздыхая, стал расходиться. Федор Кузьмич положил земной поклон и, поцеловав крышку гроба, тоже устремился к выходу. Марья Алексеевна и мальчики подошли к гробу последними. Поставили свечи, положили цветы у катафалка. Петя с Павликом то и дело всхлипывали и терли глаза, стыдясь своих слез.

Выйдя из церкви, они увидели отца Алексия, своего духовника.

– Марья Алексеевна! Рад вас видеть! Как ваше здоровье? Как поживает Андрей Петрович? А вы, судари, исправно ли себя ведете? – обратился он к мальчикам, благословляя их.

– Все хорошо, отец Алексий. Вот, маленького ждем. Даже как-то стыдно перед государем: мы радуемся жизни, а он? – Марья Алексеевна поспешила утереть слезу. – Кто бы мог подумать, что несказанная радость, с которой мы встречали государя два месяца назад, обернется такой скорбью! Бедная государыня! Как ей сейчас, наверное, тяжело! Уж не стало ли ей хуже? Я что-то не видела ее величество сегодня на панихиде.

– Да, с тех пор как гроб с телом государя перенесли из дворца сюда, она так ни разу и не пришла… – задумчиво произнес батюшка. – Хотя, слышал, чувствует она себя вполне хорошо… Но сердце монаршее – тайна за семью печатями, – грустно промолвил отец Алексий. – Верно, она молится об усопшем супруге в дворцовой церкви.

– Батюшка, а ведь это вы исповедовали и причащали государя перед кончиной? – спросил Павлик. – И, наверное, читали канон на исход души? Расскажите, пожалуйста, как он умер? – попросил мальчик.

– Я не могу поведать тебе об этом, дружок, – сказал священник. – Я не присутствовал при кончине императора. Могу рассказать только, как причащал его пятнадцатого числа.

– Да-да, просим вас! – воскликнули хором ребята.

– За мной прислали накануне, под вечер, – начал рассказывать отец Алексий. – Я тут же поспешил во дворец, взяв с собой Святые Дары и все необходимое. Но, когда я пришел, оказалось, что государь спит, и меня просили подождать. В половину шестого утра меня пригласили войти. В кабинете находились государыня императрица, князь Волконский, генерал Дибич и доктор Виллие. Государь, приподнявшись на локте, приветствовал меня и просил благословения. «Прошу исповедать меня не как императора, а как простого человека», – попросил он. Тогда все вышли, и мы остались наедине с его величеством. С каким сокрушением сердечным каялся он в своих грехах! – священник даже покачал головой. – Сколь обстоятельной была его исповедь! С каким трепетом принял он Святое Причастие! Его умиленное лицо до сих пор стоит перед моими глазами! – батюшка сокрушенно вздохнул и продолжал дальше: – По окончании причащения я просил его величество не отказываться более от лекарств. И он обещал впредь беспрекословно выполнять все предписания врачей. Я вернулся домой и три дня радовался тому, что за мной более не присылают, полагая, что, если бы состояние императора ухудшилось, меня, несомненно, тут же вызвали бы.