Виталий Дядицын - Всемирная спиртолитическая

До поры до времени будущий атаман молча терпел эти религиозные разборки, но в конце концов, устав от постоянных скандалов, прямо, без обиняков заявил родителям, что Бога нет и если они не прекратят свои схоластические споры, то он устроит им такой конец света, что никакой Бог ни тому, ни другому не поможет. Подтверждением серьезности его намерений стала полученная полезшим в драку отцом мощная оплеуха. С этих пор присмиревшие родичи предпочитали выяснять свои религиозные пристрастия в отсутствие сына.

— Фигня это все, — лениво зевнул Санек, закусывая спирт зеленым маринованным помидором, — бред сумасшедшего!

— И ничего не бред! — живо возразил Калян, аккуратно складывая газету и пряча ее в карман надетого на голое тело пиджака. — Раз в газете пишут, что будет конец света, значит, будет!

На улице, где-то совсем рядом громыхнули один за другим два мощных взрыва; взвизгнув, посыпались со звоном лопнувшие стекла в окнах соседних домов; треснули короткие автоматные очереди.

— Ну вот, накаркал, черт! — зло выругался батька, вскакивая с дивана. — За мной, быстро!

Схватив валявшийся под столом автомат, он выскочил во двор. Следом ломанулись Калян и не забывший впопыхах прихватить ополовиненную им бутыль самогона Санек. Одним махом перескочили через покосившийся забор и очутились на улице. Всюду шла беспорядочная стрельба. Слышны были резкие хлопки ручных гранат; крупнокалиберный ПКВТ зло и властно вплетал свой баритон в пеструю разноголосицу скоротечного уличного боя.

Мимо бежали полураздетые испуганные братки, на ходу паля без разбору во все стороны. Спотыкались, поднимались, снова бежали без оглядки, путаясь в штанинах и рукавах, теряя по пути ремни, ботинки, подсумки с патронами и презервативами.

«А у нас разложение!..» — с досадой подумал Ермаков, глядя на жалкие, растрепанные остатки бегущей мотобанды. И, схватив за шкирку одного из пролетавших мимо повстанцев, спросил властно: — Стой! Куда?! Что за нафиг?!

— Атас! — истерически заорал перепуганный браток и, вырвавшись из цепких объятий атамана, бросился наутек, спеша к спасительной опушке леса. — Красные! Беги, батька! Беги, убьют!

Оставив улепетывавших со всех ног паникеров, командир метнулся назад во двор. Прыгнул за руль выкаченного Саньком и Каляном мотоцикла и на предельной скорости погнал в верхний южный конец села. Туда, откуда доносились звуки затихающей перестрелки. Здесь уже полыхали несколько подожженных домов; со стороны заброшенных коровников медленно въезжал на окраину БТР, поливая направо и налево из тяжелого пулемета. За ним быстрыми, короткими перебежками двигалась густая красноармейская цепь, охватывая село полукругом.

Чопик резко притормозил; развернув накренившуюся на повороте машину, рванул назад.

На северной окраине их обстрелял загородивший проезд второй бронетранспортер. Свернули вправо, не разбирая дороги, полетели вниз с раскинувшегося далеко, до самого леса, крутого заросшего клевером и увядшими ромашками косогора.

Откуда-то сбоку выскочили несколько поддатых спиртармейцев; Чопик не слышал, что они кричали, но видел их раскрытые, кричащие рты. Вслед убегающим полетели гранаты, зачастили калаши. Батька не удержал равновесия на скользком от дождя ухабистом склоне, и споткнувшийся о кочку мотоцикл кубарем покатился под откос.

Очнувшись, он попытался встать на ноги, но, почувствовав резкое головокружение, присел на корточки и огляделся вокруг. В ушах стоял стальной звон, голова мелко тряслась, левая рука бессильно повисла вдоль тела, и кисть налилась свинцовой тяжестью, противная тошнота комом подкатила к горлу. Рядом, прислонившись к колесу перевернутого вверх дном искалеченного до неузнаваемости «Урала», сидел Калян и, прижав к лицу скомканное в ладони красное полотенце, пытался остановить хлеставшую из разбитого носа кровь. Чуть в стороне, растянувшись во весь свой скромный рост, лежал на спине Санек и, сжимая в объятиях необъятную бутыль с самогонкой, радостно-возбужденно кричал что-то смотревшему на него командиру. Из-за звона в ушах атаман не мог расслышать слов, но по губам разобрал совершенно ясно и отчетливо:

— Братцы! Цела! Не, Чопа, в натуре, ты погляди! Ведь цела! — восторженно глядя на зажатую в его руках стеклянную емкость с колыхавшейся в ней драгоценной живительной жидкостью, орал ошалевший ординарец.

Ермаков поднял глаза: сверху с косогора к дымящемуся мотоциклу бежали вооруженные люди, на ходу передергивая затворы своих автоматов и прицеливаясь в лежащих под горой беглецов. Пересилив боль, он поднялся с земли и с ловкостью потревоженного гончими зайца метнулся в ближайшие кусты. Подстегнутые приближающейся опасностью подручные ринулись следом за ним. Ломая ветки, спотыкаясь о пни и коряги, натыкаясь на торчащие со всех сторон сухие толстые сучья, атаман и его верные товарищи, не оглядываясь и не разбирая дороги, продирались напролом, через обступившие их заросли, пока не оказались в глухой чащобе. Потные и запыхавшиеся, они остановились посреди небольшой, окруженной осинами и соснами поляне и без сил рухнули на траву. Затаились, с трудом сдерживая тяжелое дыхание и настороженно прислушиваясь к неясным шорохам вечернего осеннего леса. Погоня, если она и была, отстала. Ни ветерка, ни крика запоздавшей с отлетом птицы… Отдышавшись, друзья освежились остатками спасенного Саньком самогона и быстро зашагали по узкой извилистой тропинке в сторону, противоположную той, откуда только что прибежали, ориентируясь по доносившимся от расположенной неподалеку железной дороги усталым гудкам маневровых локомотивов.

«Свобода — благо, неволя — зло…

Выбор любой зависит от нас…

Дух господствует над плотью и над тем, что принадлежит телу и не имеет свободной воли. Человек со свободной волей не может быть назван рабом! Мудрец Диоген говорил: “Только тот истинно свободен, кто всегда готов умереть”. Он писал персидскому царю: “Ты не можешь сделать истинно свободных людей рабами, как не можешь поработить рыбу. Если ты и возьмешь их в плен, они не будут рабствовать тебе. А если они умрут в плену у тебя, то какая тебе прибыль от того, что ты забрал их в плен?”»

Как все просто и сложно одновременно! И как мало изменился мир за тысячи лет. Будто бы не хромой нищий стоик говорит с ним сквозь толщу прошедших столетий, а сам он читает отпечатанные на бумаге собственные мысли. «Если хочешь быть свободным, сам добудь себе свободу!» Две тысячи лет прошло, а свободы как не было, так и нет! И лозунг актуален, как никогда!

Ермаков отложил в сторону книжку и взглянул в окно: серое, унылое небо, серые промокшие голые поля; черная тонкая полоска леса на горизонте и мутные частые капли дождя на грязном стекле. Мерно урчит мотор старого, расхлябанного пазика, тихо позвякивают тарой составленные в конце салона ящики с водкой; похрапывает пристроившийся рядом на жестком, обтянутом рваным коленкором сиденье Санек; катаются по полу пустые бутылки, жалобно постанывают, сталкиваясь друг с другом, с шуршанием разбегаются по сторонам.