Виталий Дядицын - Всемирная спиртолитическая

Дорога, конечно, не подарок. Дожди идут вторую неделю без остановки. Хорошо, что не пешком, а на колесах! На своих! Да и какая-никакая крыша над головой! Топали бы сейчас пешком под проливным дождем, сырые, голодные, а так вон даже и поспать можно! Батька с завистью взглянул на мирно спящего напротив ординарца.

Вот прохиндей! Ничем его не проймешь! Удачу свою профукали; фигней маемся; по уши в дерьме сидим, а ему и горя нет! Спит себе и в ус не дует! Поди-ка, не помнит уже, как из Парашкина от красных драпал. И думать забыл! А как бежал! Как бежал!.. Да… Хорошо бежал, красиво! Слава богу, хоть ноги унесли! А братва вся там полегла, никто не ушел: всех переловили и вшили торпеды, безжалостно лишив единственной радости в жизни. Видно, сильно достали бандюки красных, если, не скупясь, выделили для борьбы с распоясавшимися в тылу повстанцами целый экспедиционный карательный корпус в составе двух маршевых рот с приданной им артиллерией и бронетехникой!

Разгром спиртотряда 13-й бичдивизии в Жмуркине был, несомненно, последней каплей, переполнившей чашу терпения красных: они перешли к решительным действиям. И первой жертвой их возросшей активности стал Чопик с остатками его мотобанды. Правда, за ним последовали и другие менее авторитетные батьки районного масштаба, байкеры из «Карбофоса» и даже фермеры-маководы. Пострадали все, но это мало утешало. Нужно было думать о том, что делать дальше. Оставаться в наводненном карателями районе без ничего, в окружении враждебно настроенных, не простивших гордому атаману старых обид фермеров, спиртспекулянтов и байкеров было не только бессмысленно, но и небезопасно. Кончался сентябрь, по ночам уже подмораживало. Ночевать в лесу становилось невозможно, а по деревням всюду стояли каратели: ни поесть, ни поспать, ни выпить по-человечески.

Посовещавшись, решили пробираться в Курск. Там, по слухам, набирал бойцов в свои отряды знаменитый анархист Питиев — председатель ЦК Конфедерации анархистов-спиртпофигистов Центрального Нечерноземья. Выбрались из леса, нашли в старой, разрушенной МТС брошенный допотопный ярко-оранжевого цвета пазик без колес, с битыми стеклами, починили за две ночи: заделали окна кусками фанеры; Калян перебрал мотор. Колеса сняли в соседней деревне с оставленного у дома грузовика. Там же разжились бензином, экспроприировали в местном сельпо десять ящиков водки, всевозможную жрачку и поехали! За две ночи сделали почти сто километров. И вот он, долгожданный Курск — маячит на горизонте унылыми коробками панельных высоток окраинных спальных райнов. Что-то ждет еще впереди!

Вздохнув, Чопик снова уставился в залитое дождем окно, за которым мелькали пробегавшие мимо черные от дождя смоленые телеграфные столбы. Все-таки классный водила Калян! По такой дороге на такой скорости, без амортизаторов, и только потряхивает чуть-чуть! Да, Калян — мужик конкретный. Набожный больно, но дело свое знает! Как-никак, с семнадцати лет за баранкой. А теперь сколько ему? Сорок один? Сорок два? Какая, в общем-то, разница! Старый калдырь. Они с ним знакомы еще со спиртотряда: вместе реквизировали спирт на затерянных в тайге лесных делянках, отбиваясь от озверевших с перепоя лесорубов, вместе кутили в питерских притонах и ресторанах. У Каляна та же история, что и у всех. Работал шофером в Спецавтохозяйстве, спился на халтурах — откачивал владельцам частных домов дерьмо из туалетов на своей «бочке». Остался без работы — разбил по пьяни свой старенький газик и две дорогие иномарки в придачу. Получил два года условки. Жена не стала глядеть на его пьяные кутежи и, отсудив ребенка, выгнала отставного супруга из квартиры. Скитаясь по подвалам, он бичевал, воровал по мелочам, разгружал на базаре фуры с овощами и фруктами, месяцами не мылся, не брился, не менял белья, не спал с избегавшими его женщинами; и пил, пил, пил без просыху.

Однажды только блеснул, казалось, ему лучик надежды. Увидел на улице объявление о наборе актеров в массовку на съемки музыкально-приключенческого фильма «Дважды рожденный». Пришел на студию, снялся в пробах и, к собственному огромному удивлению, получил главную роль.

По сценарию героя, которого играл Калян, в самом начале фильма забивали арматурой и обрезками стальных труб на каком-то заброшенном сталелитейном заводе, после чего он воскресал, чтобы отомстить своим обидчикам. Бедолагу били восемь качков-изуверов из массовки. Били по голове, по почкам, по лицу, по печени. Били долго, смачно, жестоко. Били профессионально, технично. Высокохудожественно. Но режиссер, считавший себя последователем Станиславского и работавший «по Станиславскому», все время прерывал съемки криками: «Не верю! Не верю! Ну что вы в самом деле! Это же неубедительно!»

И заставлял снимать по новой. После десятого дубля незадачливый артист понял, что не сможет в нужный момент воскреснуть, и, плюнув на все кино, ушел, то есть уполз со съемочной площадки, волоча перебитые ноги и выплевывая вместе с кровью выбитые качками зубы. Снова бичевал. Попрошайничал, выдавая себя за ветерана войны в Афганистане, демонстрируя всем желающим старый рубец от аппендицита, оставшуюся на память от съемок в кино испещренную шрамами голову и сломанный кастетом, свернутый набок пухлый мясистый нос.

Зимой прошлого года Калян по направлению городского центра занятости попал на спиртзаготовки, где и познакомился с будущим атаманом. Он же принес с собой добытый где-то по случаю флаг спортивного общества «Спартак». Ермаков, помнится, предложил тогда сшить из почти нового красного полотнища две пары семейных трусов, но Калян запротестовал.

— Давай лучше мы из него знамя для нашего отряда сделаем! — сказал он, серьезно глядя на приценивавшегося к флагу с большими портновскими ножницами Чопика. — Вон и эмблема уже готова — ничего и придумывать не надо! «С» — значит Спартак. Он реальный был мужик — за свободу боролся, за счастье народу! «С» — это и свобода, и счастье, и свет и спирт, и социализм, и слава, и сало — и все, что хочешь, в одной букве! Круто ведь!

— Круто, — согласился Чопик и с тех пор нигде не расставался ни со знаменем, ни со своим доблестным знаменосцем.

— Чопа! Заправиться надо! Горючки ноль! — окликнул водила задумавшегося атамана. — Свернем?

— Давай сворачивай, — разрешил батька, — тока немного — бабла негусто!

По-стариковски кряхтя и чихая, пазик въехал на окраину пробуждающегося ото сна губернского города и остановился возле первой попавшейся на пути автозаправки. Калян вылез из кабины и с зажатым в кулаке полтинником направился к окошку оператора. Санек даже не проснулся.

Чопик вышел из автобуса с папиросой в зубах и направился к одной из колонок. Возле колонки прямо на голой земле сидел попрошайка с плакатом. На прикрепленном к тонкой еловой реечке куске ватмана мелким неуклюжим почерком было выведено: