Виталий Дядицын - Всемирная спиртолитическая

Подайте инвалиду войны.

Срочна нужна опирация

На голову в Москве.

Цена восемсод доларов.

В ногах у одетого в армейскую шинель и стоптанные демисезонные ботинки нищего лежал снятый с коротко стриженной, под ежик, головы остроконечный войлочный шлем с большой синей звездой, приспособленный под емкость для сбора предполагаемой милостыни. Шлем был пуст.

— Че, в натуре, инвалид? — спросил Ермаков сочувственно.

— Правда, — тихо буркнул тот, поднимая на сердобольного незнакомца маленькие с опухшими веками глазки, — подайте Христа ради!

— Ну, и чего болит? — поинтересовался атаман, с недоверием разглядывая нищего — совсем молодого, безусого еще паренька; с одутловатым, ненормальной полноты лицом, такими же пухлыми маленькими ручками и непропорционально большим туловищем. — Голова, что ли?

— Голова! — утвердительно кивнул паренек и, молитвенно глядя прохожему прямо в глаза, добавил жалостливо: — Подайте, дяденька! Пожалуйста!

— Да что ты все заладил «подайте да подайте!» — отрезал Чопик нервно и сунул парню дымящийся хапчик: — На, кури!

— Спасибо, дяденька! — сказал тот, принимая грязными руками драгоценный окурок. — А подайте, а?!

— Че такое тут у вас? — поинтересовался закончивший с заправкой Калян, подходя к занятому разговором атаману. И, прочитав надпись на плакате, рассмеялся весело и беззаботно, махнув рукой: — Пойдем, Чопа! Не слушай, чего он тебе тут втирает! Я с таким сам сидел! Лажа это все. Пусть лохов лечит. Пошли!

— Погодь! — отмахнулся от него командир и, обращаясь к пареньку, спросил серьезно: — Тя звать-то как, инвалид?

— Жирабас. — просто ответил тот.

— Как-как? Эт че, кличка, что ли? Ты мне скажи, как тебя зовут, чудо в перьях!

— Жирабас! — подтвердил попрошайка, жадно посасывая обжигающий пальцы окурок. — Ну, еще, бывает, Жириком зовут, когда настроение хорошее.

— Чопа, ну давай поехали уже! — крикнул, высовываясь в окно, сидящий за рулем водитель.

Повернувшись спиной к попрошайке, Чопик не спеша пошел к автобусу. Не доходя до предупредительно открытой Каляном дверцы, остановился и, подумав немного, спросил у примолкшего вдруг бедолаги: — Слышь, ты, как тебя там? Жрать хочешь?

— Угу! — буркнул тот, блеснув ожившими внезапно глазами.

— Залезай! — скомандовал Ермаков, указав ему рукой на дверь.

Паренек встрепенулся всем телом, схватил в охапку свой шлем и, с неожиданной для такого увальня ловкостью вскочив на ноги, бегом кинулся к взревевшему всеми своими лошадиными силами пазику…

— Ты сам откуда? — спросил Чопик нового попутчика, подавая ему раскрытую банку тушенки. — Извини, брат, ложек нет! Вот штык-нож, если хочешь!

— Спасибо, я так! — ответил Жирик, запуская в банку грязную, с ломаными ногтями пятерню и вытаскивая большой жирный кусок говядины.

— С Воркуты я. Знаете, за полярным кругом город такой. Шахтеры еще там…

— Знаю, — кивнул батька, открывая бутылку водки и отхлебывая из горла, — родители есть?

— Не-а! — отрицательно мотнул головой попрошайка, с жадностью голодного людоеда пожирая содержимое банки. — Детдомовский я. Школа-интернат для детей с зэпээр.

— Сирота, значит? — повторил Чопик и протянул Жирабасу открытую поллитровку. — А лет тебе скока?

— Восемнадцать, — буркнул голодай, залпом выпивая из горла оставшиеся полбутылки, — ох и до чего же у вас, дяденька, тушенка вкусная!..

— Ешь-ешь! — подбодрил собеседник, доставая из стоящей на полу коробки новую пятисотграммовую банку. — И не называй меня дяденькой. Какой я тебе, к лешему, дяденька? Я, брат, атаман повстанческого отряда батька Чопик. Слышал о таком? Нет?.. Этот, — он кивнул на проснувшегося Санька, — Саня, мой адъютант. А тот, который за рулем, — Калян. Мы, брат, борцы за пьяное народное счастье и свободу спиртопотребления. Короче, за пьяный беспредел! Воюем со всякой контрреволюционной сволочью, бьем где кого придется, белых, красных, черных, зеленых… Всех, в общем! Круто?

— Круто! — согласился Жирик, давясь халявной тушенкой. — Я тоже тут повоевал маленько — не понравилось мне! Начальство — звери — водку хлещут, матом орут, дерутся. Как в атаку идти — нас первых вперед, а как жрать — пошли к черту! Сами ищите!.. Сволочи!..

— А ты это на каком фронте воевал? — живо заинтересовался сердобольный хозяин автобуса. — Валяй!

— На Подмосховном антиалкогольном!

— И не понравилось, говоришь?

— He-а, не понравилось!

— Ну это, брат, неудивительно! — ехидно скривился Чопик. — Чего еще от буржуев ждать! А как в армию попал?

— По нибилизации, — поведал обжора выскребая руками быстро опустевшую жестянку, — пришли в интернат, скока лет, говорят? Собирайся, димакратию зачищать! Ну я и пошел.

— A-а! — сочувственно протянул Ермаков. — А мы вот сейчас в анархисты податься хотим. Чтоб против контры за свободное самоопьянение всех народов! Хочешь с нами?

— Хочу! — живо отозвался попрошайка, отправляя тщательно вылизанную банку в форточку. — Можно еще тушенки, дяденька?

Калян уже выруливал на площадь перед большим в стиле сталинского монументализма зданием с парадным крыльцом, с высокими колоннами, поддерживающими массивный фронтон, украшенный помпезным лепным декором и огромным кумачовым транспарантом «Анархия — мать порядка! Мать вашу!».

— Пошли! — скомандовал Чопик и первым поднялся по ступенькам на заваленное мусором, залитое мочой и помоями крыльцо. Поддатая команда проследовала за своим командиром в просторный вестибюль первого этажа.

В глазах запестрело от обилия пьяных, радостно возбужденных небритых, слюнявых лиц, множества перемешанных в кучу бушлатов, тельняшек, шинелей, защитных курток и гражданских пальто, разбросанных тут и там кумачовых плакатов, знамен, битой стеклянной тары, мятых сигаретных пачек и пустых коробок из-под презервативов. Всюду стоял базарный шум и гам; громкие пьяные выкрики и хриплый, прокуренный смех сливались с частым гитарным треньканьем и капризными стонами рваной, расстроенной гармоники. Кто-то плясал вприсядку, кто-то отчаянно резался в карты и домино, кто-то боролся на руках и соревновался в плевках в высоту. Все пило, ржало, смолило махрой и мочилось прямо на пол на лежащих вповалку спящих безмятежным пьяным сном синяков.

В воздухе стоял тяжелый, сивушный дух, едкий запах мочи ударял в нос, от густого табачного дыма резало в глазах, щипало в носу, першило в горле. Оставив Каляна, Санька и Жирабаса в вестибюле наблюдать за ходом чрезвычайно заинтересовавших их тараканьих бегов, батька поднялся на второй этаж. Перешагивая через валявшиеся на дороге безжизненные тела и обходя вонючие кучи, отыскал в конце коридора дверь с табличкой «Председатель»; тихонько постучавшись, осторожно заглянул вовнутрь.