Джошуа Феррис - И не осталось никого

Консьерж стоит в холле, они обмениваются приветствиями, и она направляется к лифту. Войдя в квартиру, она вешает ключ на крючок у двери и скидывает туфлю. Потом скидывает вторую и, держа обе туфли в руке, идет по коридору туда, где лежит ее пижама. Надевает пижаму — вот теперь хорошо. Вот где нужно быть, говорит она себе, в своей квартире, а надевая розовые больничные брюки и вязаную курточку на молнии, думает: вот что нужно делать.

На кухонном столе она наливает стакан вина и размышляет о прошедшем дне — не может удержаться. С Крисом Йопом случилась истерика, когда она сообщила ему новость. Если бы Мартин был здесь, она сказала бы ему: взрослый мужчина плачет! Ты стал бы плакать? Конечно нет! Дай-ка я тебе скажу кое-что. Мне кажется, я закалилась так, что никакие эмоции меня не трогают. Он плачет? Меня это ни чуточки не волнует. Хочешь знать, когда я начинаю что-то чувствовать? Когда человек мне говорит: Линн, работать с вами было таким наслаждением, и я понимаю, что вы делаете то, что не можете не делать, — вот кому я сочувствую. Эти люди такие ничтожества. Взрослый мужчина разражается слезами? Ну уж нет. А ты послушай, что я тебе еще скажу! Час спустя он появляется на совещании. Я вхожу. — он сидит в моем кабинете. Я ему сказала: Крис, вы должны уйти. Господь свидетель, я не могу допустить, чтобы они тут ошивались!

Постой, она что, произнесла это, последнее, вслух? Один из котов смотрит на нее с пола. Или это просто голодный взгляд? Она напоминает себе — на самом деле Мартина тут нет, Линн.

«Но ты-то есть, правда, Пятница?» — говорит она и наклоняется, чтобы погладить кота по черной шерстке.

Кот выгибает спину и просит еще.

«Ты есть, — говорит она, — и я есть, а он никому не нужен, правда?»

Она выпрямляется, отхлебывает еще вина. Нет, вы посмотрите на эти стулья! Целых четыре стула у кухонного стола. Зачем мне нужны четыре стула? Важно, чтобы она ничего не предугадывала теперь, когда она дома. Она дома, у нее есть все, что нужно. Прекрати думать, прекрати думать, прекрати думать.

Она спрашивает себя, где сейчас может быть Мартин. На работе? Который теперь час? Без четверти семь, конечно, он на работе. Прекрати думать. Он еще несколько часов будет на работе. Прекрати. А вот Линн Мейсон сегодня рано слиняла. Два очень важных потенциальных заказа, абсолютно необходимых для будущего существования агентства, и стратегии по обоим необходимо продумать совместно с отделом по работе с клиентами, но Линн ушла из офиса рано, чтобы побыть со своими котами и расслабиться вечером перед операцией, потыкать пульт телевизора, пораньше лечь в постель и выспаться хорошенько. Что может быть лучше, желаннее этого? Не думай о Мартине. А если не получается, вспомни Мартина на работе. Сидит себе за рабочим столом, брюзгливый, пропитанный накопившимися за день запахами, погруженный в рутину какого-нибудь юридического занудства. Только подумай, каким нежелательным было бы теперь его общество. Как она могла хотеть этого, когда у нее тут столько всего — скоро должны привезти еду из китайского ресторана, и к тому же она может выбирать из такого множества стульев.

Из холла звонит консьерж. Прибыл заказ. Слава богу, пусть поднимется. Если он ничего, она его соблазнит. Она не шутит. Это решено, это серьезно. Вы что думаете, у нее сегодня вечером есть время в игрушки играть? Нет, если он и правда ничего, она его оттрахает прямо в коридоре. Нет, пожалуй, не в коридоре. Не зайдете ли на секундочку? Ой, пожалуйста, закройте дверь. Курьеры, наверно, мечтают о таких вещах. Может быть, надеть другую пижаму? Розовые брючата и кофточка — не очень-то подходит для соблазнительницы. Ей нужен халат, а под ним — ничего. Потому что все это похоже на шутку, пока ты не понимаешь, что сегодня в последний раз кто-то прикоснется к твоему соску губами — сегодня — и ей не хочется, чтобы этот кто-то был Мартин.

Но он приходит и уходит. Молодой азиат, не без обаяния, но нервы у нее сдают. Она садится с едой на диван. Да, вот где кайф — на диване, вот где нужно быть — самое, подходящее место, и включить телевизор — вот что нужно делать. Она съедает обед и выпивает вино, смотря при этом эпизоды из «Симпсонов», и полчаса спустя ее убежденность все еще пребывает почти в целости и сохранности.

После третьего стакана вина она повторяет себе: вот хорошее местечко, вот где нужно быть, только здесь… интересно, что делает Мартин? Он работает, Линн, ты это знаешь. Он там еще несколько часов проторчит. Подумай о чем-нибудь другом. Интересно… интересно, какие сейчас кино показывают. Она бы посмотрела кино, когда будет время. Но кино всегда лучше смотреть с кем-нибудь. Если ты одна, остаются эти неловкие десять минут между временем твоего появления и моментом, когда освещение начинает гаснуть перед показом рекламных роликов, когда, не слушаясь доводов разума, ты думаешь, что все зрители глазеют на тебя, потому что ты пришла одна. Наверно, хорошо, что она сидит себе тут на диване, а не ждет в смятении, когда же начнется кино. Вот где нужно быть. Если только альтернативой не был поход в кино с Мартином.

Телевизор не помогает. Она выключает его, встает, переходит с теплого места на холодное — с ковра на плитку. Но что такого может найти в кухне человек, который хочет доставить себе удовольствие? День да ночь — сутки прочь. Так, может, здесь. Что тут у нас — мороженое в морозилке. А что в шкафу? Треть упаковки мини-пастилы. Неужели это она покупала — ей-богу, ничего такого не помнит. Нет, тут ее ничего не интересует, хотя когда она переключается на уборку стенного шкафа в спальне, мороженое она с собой берет. Замерзло, как камень. Что заставляет ее заниматься этим — уборкой? Каждый раз, вытащив из шкафа в прибранную комнату новую кипу хлама, она тыкает ложкой в твердый комок мороженого. Вот мило — в шкафу у меня будет прибрано, пока я тут выздоравливаю.

Пятнадцать минут спустя ей уже не хочется прибирать в стенном шкафу. В такой вечер прибирать в шкафу?! Неужели у нее такое ущербное воображение, что ничего умнее ей не выдумать? Представь, что какой-нибудь ученый или инопланетянин, изучающий наш вид, исследовал один вечер твоей жизни и на основании этого одного вечера сделал бы вывод обо всей жизни. Нет, она бы не хотела, чтобы ее оценивали по сегодняшнему вечеру — телезрительница и чистильщица шкафов. И потом еще это треклятое мороженое — его хоть топором руби. Бросив все, она возвращается в кухню и допивает бутылку вина.

Мартину сорок пять, и он никогда не был женат. Родители его развелись, когда он был еще мальчишкой, и потому Мартин так и не простил институту брака все его мнимые ценности. Он постоянно рассуждает на эту тему, но она в один прекрасный день говорит ему: «Все, прекрасно, я уже восемьсот раз слышала от тебя, что ты закоренелый холостяк». И тем не менее ему был нужен кто-нибудь, чтобы летать на Мауи. Его фирма снимала роскошное помещение в Ригли [76] Один из самых знаменитых в Америке офисных небоскребов, расположен в самой южной точке Великолепной мили. , и не было в городе такого ресторана, которого Мартин не мог бы себе позволить. Но не мог же он сидеть там в одиночестве. Ему нужен спутник, ему нужен секс. Но такой портрет Мартина был бы слишком односторонним. Он мог бы встречаться с женщинами намного моложе, практически с девчонками, начинающими юристами и секретаршами с куриными мозгами — они как бабочки слетались бы на его положение партнера, на его деньги и широкую грудь под крахмальной рубашкой. Но он оставался с ней — женщиной его возраста, к чьим профессиональным достижениям он относился с уважением. Прошлым августом он провел неделю во Флориде, целую неделю на Кокоа-Бич, гуляя с ее стариком-отцом. Обедал в 17.30, громко говорил, чтобы старик слышал, — ну, полный букет. Он ни разу не пожаловался. Это была настоящая жертва. Разве нет — тратить свой отпуск, чтобы встречаться с ее семьей? Время от времени он приносил ей цветы, подходил сзади и целовал в шею; этого было достаточно, чтобы простить ему то, что он забывал поздравить ее с днем рождения, и их встречи, которые пришлось отменить из-за его срочной работы.