Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

— Сиприано?

— Я.

— В твоем сердце темно?

— Темнеет.

Рамон ощущал, как постепенно слабеет под его ладонью биение сердца. Новые круги тьмы начали расходиться, медленно вращаясь, от сердца Сиприано. Они ширились, как глубокий сон.

— Ты видишь тьму?

— Вижу тьму.

— Кто живет?

— Я.

Рамон меховым поясом привязал руки Сиприано к бокам на уровне груди. Затем положил одну руку на пупок Сиприано, а другую сзади на поясницу и медленно, мягко надавил.

— Сиприано?

— Я.

Ответ прозвучал, как бы удаляясь все дальше.

— Ты видишь тьму?

— Нет, мой господин.

Рамон опустился на колени и крепко стиснул талию Сиприано, прижавшись черноволосой головой к его боку. И Сиприано почувствовал, будто его разум, его голова растворяются во тьме и, как жемчужина в черном вине, начал сходиться новый, огромный, круг сна. И он был человек без головы, летящий, подобно темному ветру, над ликом темных вод.

— Прекрасно?

— Прекрасно.

— Кто живет?

— Кто…?

Сиприано уже не знал этого.

Рамон быстро опоясал его по талии и, прижимаясь головой к боку, обхватил его бедра, положив ладони на пах.

— Сиприано?

— Я.

— Ты видишь тьму?

Но Сиприано не мог ничего сказать. Последний круг сходился, и воды поглощали дуновение, и не было больше слов. Рамон несколько мгновений неподвижно стоял на коленях в таком положении. Потом опоясал чресла Сиприано, прихватив и прижатые к бедрам ладони.

Сиприано стоял напрягшийся, неподвижный. Рамон стиснул его колени и держал, пока в них не проникло тепло его рук, и Сиприано почувствовал, будто они объяты тьмой и сном, как живые камни или два яйца. После этого Рамон быстро связал их и схватил его за лодыжки, как молодое деревце у основания ствола. Он сильно стискивал их, припав головой к ступням Сиприано. Шли мгновения, а они не двигались, погрузившись в забытье.

Потом Рамон связал Сиприано лодыжки, неожиданно поднял его на руки и, словно во сне, перенес и мягко опустил на шкуру крупного горного льва, расстеленную поверх одеял, укрыл его красно-черным серапе и лег у его ног, прижав его ступни к своему животу.

Оба впали в полное беспамятство: Сиприано — перенесшись в чрево безтревожного творения, Рамон — забывшись сном, похожим на смерть.

Они не знали, сколько так пролежали. Когда они очнулись, были сумерки. Рамона неожиданно разбудило подергивание ног Сиприано. Он сел и отвернул одеяло с лица Сиприано.

— Уже ночь? — спросил Сиприано.

— Почти, — ответил Рамон.

Они замолчали, и Рамон принялся развязывать Сиприано, начав с ног. Прежде чем снять повязку с его глаз, он закрыл окно, и комната погрузилась в почти полную темноту. Последняя повязка спала, и Сиприано сел, озираясь, потом вдруг заслонил рукой глаза.

— Сделай так, чтобы было совсем темно! — попросил он.

Рамон плотно закрыл ставни, так что в комнате стало не видно ни зги. Потом вернулся и сел рядом с Сиприано на циновку. Сиприано снова спал. Рамон подождал немного и вышел из комнаты.

Они не виделись до рассвета. Тогда Рамон встретил его, спускаясь к озеру, чтобы искупаться. Они вместе плавали, пока не взошло солнце. От дождей вода в озере была прохладной. Они отправились в дом, натереться маслом.

Сиприано взглянул на Рамона; его черные глаза словно видели перед собой весь космос.

— Я далеко уходил, — сказал он.

— По ту сторону мира? — спросил Рамон.

— Да, туда.

Несколько секунд спустя Сиприано, снова завернувшись в одеяло, уже спал.

Он проснулся только под вечер. Поел, взял лодку и поплыл к Кэт. Она была дома. Удивилась, увидев его в белой крестьянской одежде и серапе Уицилопочтли.

— Я собираюсь стать живым Уицилопочтли, — сказал он.

— Да? Когда? Верно, это необычное ощущение? — Его глаза пугали ее; в них было нечто нечеловеческое.

— В четверг. День Уицилопочтли должен быть в четверг. Вы будете сидеть рядом со мной как моя жена, когда я стану богом?

— Но вы чувствуете, что вы — бог? — спросила она раздраженно.

Он странно посмотрел на нее.

— Я был им, — сказал он. — И вернулся назад. Но я принадлежу тому месту, где я побывал.

— Где вы побывали?

— Я был по ту сторону мира, где тьма сливается с водой и где бодрствование и сон едины.

— Нет, — сказала Кэт испуганно, — никогда не понимала мистики. Мне от подобных вещей не по себе.

— Когда я прихожу к вам, это мистика?

— Нет, — сказала Кэт. — Это, конечно, материально.

— То же и остальное, только оно дальше. Так вы будете невестой Уицилопочтли? — еще раз спросил он ее.

— Не так скоро, — ответила Кэт.

— Не так скоро! — эхом повторил он.

Они помолчали.

— Поедемте со мной обратно в Хамильтепек? — попросил он.

— Не сейчас, — ответила она.

— Почему не сейчас?

— Ах, не знаю… Вы обращаетесь со мной так, словно у меня нет своей жизни, — сказала Кэт. — Но она у меня есть.

— Своя жизнь? Кто дал вам ее? Где вы ее получили?

— Не знаю. Но получила. И должна прожить ее. Я не могу пожертвовать ею.

— Почему, Малинци {41} ? — спросил он, назвав ее новым именем. — Почему не можете?

— Вот так взять и пожертвовать? — сказала она. — Что сказать, просто не могу.

— Я — живой Уицилопочтли. И я пожертвовал. Думаю, вы тоже могли бы, Малинци.

— Нет! Не окончательно! — воскликнула она.

— Не окончательно! Не окончательно! Не сейчас! Не прямо сейчас! Сколько раз вы сегодня сказали «нет»! Я должен вернуться к Рамону.

— Да. Возвращайтесь к нему. Вас волнует только он и ваш живой Кецалькоатль с живым Уицилопочтли. Я всего лишь женщина.

— Нет, Малинци, вы больше чем женщина, больше чем Кэт, вы — Малинци.

— Нет! Я всего лишь Кэт, и я всего лишь женщина. А всем этим выдумкам не доверяю.

— Я больше, чем просто мужчина, Малинци. Разве не видите этого?

— Нет! — сказала Кэт. — Не вижу. Почему вы должны быть больше, чем просто мужчина?

— Потому что я живой Уицилопочтли. Разве я вам этого не говорил? С вами что-то не то творится сегодня.

Он вышел, оставив ее сердито качаться в качалке на террасе, с ностальгией вспоминая, как жила раньше, и с ненавистью думая о новом, вошедшем в ее жизнь. Она думала о Лондоне, о Париже и Нью-Йорке, о тамошних людях.

«О! — воскликнула она про себя, задыхаясь. — Господи, дай освободиться от всего этого и вернуться к обыкновенным простым людям! Слышать больше не могу о Кецалькоатле и Уицилопочтли. Я скорей умру, чем и дальше буду участвовать в этой затее. Оба они отвратительны, и Рамон, и Сиприано. Хотят завлечь меня высокопарным бредом и этой Малинци. Малинци! На самом деле я — Кэт Форестер. Ни Кэт Лесли, ни Кэт Тейлор. Уже тошнит от этих мужчин, которые называют меня так и этак. Я родилась Кэт Форестер и умру Кэт Форестер. Хочу домой. До чего все-таки отвратительно зваться Малинци. — Назвали не спросясь».