Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

Донья Изабель отдавала быстрые распоряжения слуге.

— Всякий, кто знает Мексику не поверхностно, печален! — довольно напыщенно сказал Хулио Туссен поверх своего черного галстука.

— Ну а мне, — подал голос Оуэн, — Мексика, напротив, кажется веселой страной. Страной веселых, беспечных детей. Или, скорей, они были бы веселыми, если бы с ними обращались должным образом. Если бы у них были удобные дома и чувство настоящей свободы. Если бы они чувствовали, что их жизнь и их страна принадлежат им. Но они столетиями находились во власти чужаков, и не удивительно, что их жизнь не стоит и гроша. Естественно, что им все равно, что жить, что умереть. У них нет ощущения свободы.

— Для чего им свобода? — спросил Туссен.

— Чтобы сделать Мексику своей страной. Чтобы избавиться от бедности и не быть во власти чужаков.

— Они во власти кое-чего похуже, чем чужаки, — сказал Туссен. — Позвольте сказать вам. Пятьдесят процентов народа в Мексике — чистокровные индейцы: в той или иной степени. Остальные, по несколько процентов, иностранцы или испанцы. То есть основная масса — люди смешанной крови, главным образом испано-индейской. Вот что такое мексиканцы, это люди смешанной крови. Возьмите нас, сидящих за этим столом. Дон Сиприано — чистокровный индеец. Дон Рамон — почти чистокровный испанец, но, скорее всего, и в его жилах течет кровь индейцев тлашкаланов. Сеньор Мирабаль наполовину француз, наполовину испанец. В сеньоре Гарсиа, скорее всего, индейская кровь смешалась с испанской. Во мне самом течет французская, испанская, австрийская и индейская кровь. Так, прекрасно! В вас смешалась кровь одной расы, и это, наверно, хорошо. У всех европейцев один — арийский — корень, так что это одна раса. Но когда смешиваете европейца и американского индейца, вы смешиваете кровь разных рас и получаете полукровок. Дальше, полукровка — это беда. Почему? Он ни первое, ни второе, он внутренне раздвоен. Кровь одной расы диктует ему одно, кровь другой расы — противоположное. Он несчастье, беда для самого себя. И тут ничего не поделаешь.

Вот что такое Мексика. Мексиканцы смешанной крови безнадежны. Как же быть! Есть лишь два выхода. Первый: все иностранцы и мексиканцы уезжают и оставляют страну чистокровным индейцам. Но опять-таки возникает сложность. Как можно отличить чистокровных индейцев после того, как сменилось столько поколений? А можно поступить по-другому: полукровки или мексиканцы со смешанной кровью, которых постоянно большинство, продолжают разрушать страну, пока в нее не хлынут американцы из Соединенных Штатов. И нас, как Калифорнию и штат Нью-Мексико сейчас, затопит мертвое белое море.

Но позвольте сказать кое-что в дополнение. Надеюсь, мы не пуритане. Надеюсь, я могу затронуть момент зачатия. В момент зачатия или дух отца соединяется с духом матери, чтобы сотворить новую душу живую, или же ничего не соединяется, кроме плоти.

Теперь подумайте. Как на протяжении веков производили на свет этих мексиканцев со смешанной кровью? Каков был дух этого? На что похож момент коитуса? Ответьте мне, и вы ответите на вопрос, почему Мексика, которая внушает нам такое отчаяние, будет и дальше приводите всех в отчаяние, пока не погубит самое себя. Что владело испанцами и прочими иностранцами, которые делали детей индейским женщинам? Каков был дух этого? На что было похоже соитие? И какую расу вы при этом ожидаете получить?

— А каков дух этого между белыми мужчинами и белыми женщинами?! — сказала Кэт.

— По крайней мере, — назидательно ответил Туссен, — тут кровь однородна, так что сознание автоматически продлевается в потомстве.

— Мне не нравится такое автоматическое продление, — сказала Кэт.

— Ваша воля! Но это делает жизнь терпимой. Без длящейся преемственности сознания вы получаете хаос. Что и происходит при смешении крови.

— В таком случае, — сказала Кэт, — индейцы наверняка любят своих женщин! Мужчины у них выглядят мужественными, а женщины — очень привлекательны и женственны.

— Вполне возможно, что в индейских детях течет беспримесная кровь, и тут существует преемственность. Но индейское сознание затоплено стоячей водой мертвого моря сознания белого человека. Возьмите, к примеру, Бенито Хуареса {22} , чистокровного индейца. Древнее свое сознание он засеял новыми идеями белого человека, и вот вам целый лес всего: словоблудие, новые законы, новые конституции и прочее. Это неистребимые сорняки. Они, как все сорняки, растут на поверхности, высасывают силы из глубинной индейской почвы и способствуют ее истощению. Нет, мадам! Мексике не на что надеяться, кроме как на чудо.

— Ах! — закричал Мирабаль, взмахнув бокалом. — Разве это не прекрасно, если только чудо может спасти нас! Когда мы должны совершить чудо? Мы! Мы! Мы должны совершить это чудо! — Он решительно стукнул себя в грудь. — Ах, как это великолепно! — И он вернулся к индейке под черным соусом.

— Посмотрите на мексиканцев! — кипел Туссен. — Ничего их не волнует. Они едят столько жгучего чили, что он прожигает им желудки. И пища в нем не задерживается. У них такие дома, что собака постеснялась бы там жить, а они лежат, дрожат от холода. Но палец о палец не ударят. А могли бы легко, легко устроить себе постель из каких-нибудь там маисовых листьев. Но не делают этого. Не делают ничего. Закутываются в тонкое серапе и лежат на тощем мате прямо на голой земле, где или сыро, или слишком сухо. А мексиканские ночи холодны. Но они все равно ложатся, как собаки, словно ложатся умирать. Я сказал, как собаки! Хотя собаки все же ищут сухое защищенное место. Мексиканцы — нет! Им все равно, где лечь! Это ужасно! Ужасно! Словно они хотят наказать себя за то, что живы!

— Почему же в таком случае, почему у них столько детей? — спросила Кэт.

— Почему? Да все потому же: им наплевать. На все наплевать. Их не интересуют деньги, не интересует работа, ничего, ничего вообще не интересует. Единственное, что они любят так же, как чили, — это женщины. Им нравится, как красный перец прожигает им нутро, и нравится секс, его жгучее ощущение. В следующее мгновение они снова равнодушны. Ко всему равнодушны.

А это плохо. Извините, но скажу вам: все, совершенно все определяется моментом соития. В этот момент многое может предельно обостряться: вся надежда человека, его честь, вера, чувство долга, вера в жизнь, и в творение, и в Бога — все это может предельно обостряться в момент соития. Все эти вещи передадутся ребенку, продлятся в нем. Я помешан на этой идее, но, поверьте, это так.

— Верю, — сказала Кэт довольно холодно.

— Ах! Вы верите! Прекрасно! Посмотрите на Мексику! Единственные здравомыслящие люди здесь — это полукровки, люди со смешанной кровью, рожденные в жадности и эгоистичной жестокости.