Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

— Да, из-за моря!

— Ах, ты знаешь это?

— Да. Знаю.

— Подумать только! Santissima — грингита, и Она явилась из-за моря, как нинья, и из стран, где живут ниньи! — говорила Хуана с ехидным удивлением, ужасом, удовольствием, насмешкой.

— И Господь — Грингито, настоящий Грингито? — крикнула Конча.

— И, нинья, — ведь это гринго убили El Señor? Не мексиканцы? Это те, другие гринго распяли Его на кресте?

— Да! — ответила Кэт. — Они были не мексиканцы.

— Гринго?

— Да, гринго.

— И Он Сам был Гринго?

— Да! — ответила Кэт, не зная, что еще сказать.

— Вот! — сказала Хуана приглушенным голосом, ужасаясь, злорадствуя. — Он был Гринго, и гринго распяли его на кресте.

— Но это было давным-давно, — поспешно сказала Кэт.

— Нинья говорит: давным-давно, — как эхо, повторила Хуана голосом, дрожащим от ужаса.

На минуту воцарилась тишина. Темные лица сидящих на земле девушек и мужчин были обращены к Кэт, с нее не сводили глаз, ловили каждое ее слово. Где-то в отдалении бормотал гром.

— А теперь, — раздался спокойный, чистый голос Марии дель Кармен, — El Señor собирается возвратиться к Своему Отцу, а наш Кецалькоатль — возвращается к нам?

— И Santissima покидает нас? — торопливо перебила ее Хуана. — Подумать только! Santissima покидает нас, а Кецалькоатль возвращается! У него-то нет матери!

— Может быть, у него есть жена, — сказала Кэт.

— Quién sabe! [106]— пробормотала Хуана.

— Говорят, — вставила дерзкая Кончита, — что в Раю он стал молодым.

— Кто? — спросила Хуана.

— Не знаю, как его зовут, — процедила Кончита, стесняясь назвать имя.

— Кецалькоатль! — юным баском ответил за нее Эсекьель. — Да, он молодой. Он — бог в расцвете жизни и прекрасно сложен.

— Так говорят! Так говорят! — пробормотала Хуана. — Надо же!

— Здесь это сказано! — закричал Эсекьель. — Об этом написано! Во втором гимне.

— Прочитай, Хулио.

И Хулио, теперь с энтузиазмом, извлек второй лист.

«Я — Кецалькоатль из Мексики, я проделал самый долгий из путей.

За синюю стену неба, за сияющие пределы Солнца, через равнины тьмы, где россыпь звезд, как россыпь деревьев, деревьев и кустов, далеко, к сердцу всех миров, низко, как Утренняя Звезда.

И в сердце всех миров ждали меня те, чьих лиц я не мог видеть. Там звучали их голоса, как жужжание пчел: Это Кецалькоатль, чьи волосы белы от пламени жизни. Он идет один, и медленно.

Потом мои руки никого не находили, меня взяли за руки, и я их не чувствовал, я умер наконец.

Но когда я умер и стал прах, его не развеяли, не отдали ни четырем ветрами, ни шести. Нет, даже ветру, что дует вниз в середину земли, ни тому, что дует вверх, как указующий перст, не отдали меня.

Он мертв, сказали, но не забыт.

Они взяли масло тьмы и помазали им мои лоб и глаза, влили мне в уши и в ноздри, и в рот, и помазали двойное молчание моей груди, и ввалившийся пуп, и потаенные мои места, спереди и сзади, и ладони моих рук, и холмики моих колен, и подошвы моих ступней.

Наконец, они помазали всю мою голову маслом, что течет из тьмы. И потом сказали: Он запечатан. Отнесите его.

И меня отнесли и положили в фонтан, что темно журчит в сердце миров, далеко, далеко за солнцем, и там лежу я, Кецалькоатль, в теплом забвении.

Я спал крепким сном и не видел снов.

Пока голос не воззвал: Кецалькоатль!

Я сказал: Кто зовет меня?

Никто не ответил, но голос сказал: Кецалькоатль!

Я спросил: Где ты, зовущий меня?

Сказал он: Вот! Я ни здесь, ни там. Я — это ты сам. Вставай.

И я почувствовал великую тяжесть, как тяжесть могильного камня тьмы.

Я сказал: Разве я не стар? Как отвалю я сей камень?

Как можешь ты быть стар, когда я новый человек? Я отвалю камень. Садись!

Я сел, и камень отпал и с грохотом покатился в бездну пространства.

Я сказал себе: Я новый человек. Я моложе молодого и старее старца. И вот! я расцвел на стебле времени, как цветок. Я — мужчина в расцвете. Я не мучаюсь ни желанием, как цветок, готовый вот-вот раскрыться, ни нетерпением семени, несущегося к небесам. Чашечка моего цветения раскрыта, и в ее сердцевине ходят звезд согласные хоры. Мой стебель покоится в воздухе, мои корни уходят в бескрайнюю тьму, солнце — лишь светлая чаша внутри меня.

И вот! я ни молод, ни стар, я — цветок раскрывшийся, я обновлен.

И я поднялся и расправил свои члены и оглянулся вокруг. Солнце было подо мной в цепенящем зное, как огненный колибри, зависающий в полдень над мирами. И его клюв был длинен и очень остр, и он был как дракон.

И робкая звезда ждала, боясь лететь дальше.

Я воззвал к ней: Кто ты?

Я поймал солнце и держал его, и слабая звездочка проскользнула в моей тени, медленно направляясь в темные области, куда пламя солнца не достает. Потом Иисус сел на склоне тишины, и достал сандалии, и надел их.

Хороши ли мексиканцам крылья любви, Иисус?

Души мексиканцев слишком тяжелы для крыльев любви, на них лежит камень отчаяния.

Где твоя леди Мать в своем голубом одеянии, та, чьи колени дарят утешение душе?

Одеяние моей матери поблекло от пыли мира, она изнемогла без сна, ибо люди взывают к ней день и ночь, и ножи мексиканцев оказались острей кончиков крыльев любви, и их неподатливость была сильней надежды. И вот! фонтан слез иссякает в глазах стариков, и дряхлые колени не могут утешить. Кецалькоатль, господин, моя мать еще раньше меня отправилась к своему спокойному белому лунному ложу.

Она ушла, и ты уходишь, Иисус. А как же Мексика?

В их церквах остались наши изображения, о Кецалькоатль, они не знают, что я и моя Мать покинули их. Они, Брат, Господин мой, — злые души! Они дают выход своей ярости. Они разрушили мою Церковь, они похитили мою силу, из-за них увяли уста Пресвятой Девы. Они прогнали нас от себя, и мы ушли, ковыляя, как старик и старуха, выплакавшие все слезы и согбенные от груза лет. Так что мы ушли, когда они не смотрели на нас. И мы ищем только отдыха, чтобы навечно забыта человеческих детей, на чьих душах лежит камень отчаяния.

Тогда сказал я: Хорошо, иди дальше. Я, Кецалькоатль, сойду вниз. Спи сном без сновидений. Попрощаемся на перепутье, Брат Иисус.

Он сказал: О, Кецалькоатль! Они забыли тебя. Пернатый змей! Змей — молчаливая птица! Они не зовут тебя.

Я сказал: Продолжай свой путь, ибо пыль земли в глазах твоих и на губах твоих. Змей середины земли дремлет в чреслах моих и в моем животе, птица небес сидит на моем челе и чистит свой клюв о мою грудь. Но я, я владыка двух путей. Я владыка верха и низа. Как человек, я обновленный человек, с обновленными членами и новой жизнью, и светом Утренней Звезды в глазах. И вот! Я — это я! Владыка обоих путей. Ты был владыкой одного пути. Теперь он ведет тебя к ложу сна. Прощай!