Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

Затем мягко зазвучал барабан, и двое мужчин в полукруге поразительно красивыми и пробирающими до дрожи голосами вновь запели Гимн Прощания. Это были люди, которых не то Рамон, не то его сподвижники отыскали в каком-то притоне в Мехико, профессиональные певцы, мексиканские теноры с такими сильными голосами, что, казалось, того гляди земля треснет. «Тяжелые времена» заставили их опуститься до того, чтобы петь по грязным городским кабакам. И теперь они пели, а в их голосах звучало все их ужасное отчаяние, безнадежность, дьявольская бесшабашность.

Когда они закончили, священник снова поднял руку и благословил толпу, добавив тихим голосом:

— А теперь, — говорит Иисус, — позвольте Мне уйти, со всеми моими святыми. Ибо Я возвращаюсь к Отцу Моему, который на Небесах, и Я веду Мать Свою в правой руке домой, где обрящет она покой.

Он повернулся и вошел в храм. Рамон последовал за ним. Потом и все, стоявшие полукругом, скрылись в храме. Вскоре в мертвой тишине несколько раз пробил колокол. И смолк.

И в тот же миг в глубине храма загремел барабан, глухо, жутко, медленно и монотонно.

В дверях показался священник, теперь в белом облачении с кружевами, неся высокое распятие. Нерешительно потоптался, потом шагнул на солнце. Коленопреклоненная толпа молитвенно сложила ладони.

Одинокие огоньки свечей в темном храме клонились в сторону двери. Из мрака возник дон Рамон — голый по пояс, серапе на плече подложено под передний конец шеста огромных носилок, на которых лежал — в стеклянном гробу — как настоящий, страшный мертвый Христос Страстной недели. Сзади носилки, тоже положив конец шеста на плечо, нес высокий смуглый человек. Толпа застонала и принялась креститься. Мертвый Христос был похож на настоящего покойника, которого выносят из ворот храма. Он плыл сквозь толпу, и коленопреклоненные мужчины и женщины обращали к Нему незрячие лица, широко раскидывали руки и застывали в этой экстатической позе, говорившей о невыразимом ужасе, благоговении и признании смерти.

За носилками с Мертвым Христом шла медленная процессия голых по пояс мужчин с другими носилками. На первых носилках Христос, чье нагое тело сплошь в кровавых полосах — жутких следах бичевания. Следом — Спаситель «Святое Сердце», хорошо известная фигура с бокового алтаря, длинноволосая и с простертыми руками. Потом Иисус из Назарета с терновым венцом на голове.

Потом вынесли Святую Деву в голубой мантии с кружевами и в золотой короне. Женщины принялись стенать, когда ее довольно грубо выволокли на слепящее солнце. После этого оставшиеся свечи в храме начали гаснуть одна за другой.

Теперь несли святого Антония Падуанского с младенцем на руках. Святого Франциска, странно глядящего на крест в своей руке. Святую Анну. И наконец Святого Хоакина. Когда вынесли его, погасли последние свечи, и в распахнутые двери виделась лишь пустая тьма храма.

Фигуры поплыли на смуглых плечах мужчин, словно дети, к тени деревьев. Барабан проводил последнюю медленными ударами. Солнце тревожно вспыхнуло на стеклянном гробу большой фигуры Мертвого Христа, когда крепкие мужчины, несшие его, повернули к озеру. Коленопреклоненная толпа гудела и раскачивалась из стороны в сторону. Женщины кричали: «Пречистая! Пречистая! Не покидай нас!»; кое-кто из мужчин вскрикивал мучительным, придушенным голосом: «Господи! Господи! Господи!»

Необычная процессия медленно прошла под деревьями и продолжала свой путь, заливаемая неистовым светом. Ближе к озеру чувствовался легкий ветерок. Неровно качались концы сложенных серапе, свисая с голых плеч. Подрагивали и кренились статуи. Первым кромки воды достигло высокое распятие, потом сверкающий на солнце стеклянный гроб. За ними фигура Иисуса в красном струящемся шелковом покрове, деревянный раскрашенный Иисус со следами бичей, Иисус в развевающейся мантии, белой с пурпурным, Мария в бело-голубом атласе с кружевами, трепещущими на ветерке. На святых не было мантий; одно раскрашенное дерево.

Тощий священник в пожелтевшем белом облачении брел по песку, пошатываясь под тяжестью распятия с белой фигурой распятого Христа, обратившего лицо к озеру. У низкого мола стояла большая парусная лодка; с кормы на берег спущены широкие дощатые сходни. Двое людей, босых и в белых рубахах и штанах, сопровождали пошатывавшегося священника, когда тот ступил на сходни; белые рукава сутаны трепетали, как флаги. Ему помогли подняться в лодку; там он прошел на нос и поставил наконец тяжелое распятие с Христом, по-прежнему смотрящим вперед.

Судно было открытым: ни палубы, ни люков. Рамон медленно взошел по сходням, осторожно спустился в лодку; огромный стеклянный гроб положили на дно, наконец-то можно было утереть взмокшее лицо и волосы. Рамон накинул на плечи одеяло и надел шляпу, слишком уж солнце жгло. Лодка едва ощутимо покачивалась на воде. Ветер дул с запада. Тусклое и какое-то нереальное, озеро слепло от солнца.

Статуи одна за другой поднимались над кормой, плывя на фоне неба, и опускались в лодку, где их ставили на дно, и они торчали над черными бортами, видимые толпе на берегу.

Это было скопище странных и безвкусных скульптур. И все же, собранные вместе и ожидающие отправки в последний путь, они казались, каждая по-своему, взволнованными, охваченными ужасом. Возле каждой фигуры, поддерживая их крепкой рукой, стояли носильщики в сомбреро и серапе.

Вдоль берега цепочкой стояли солдаты, а возле лодки с фигурами три катера с солдатами. Берег был черен от толпящегося народа. Вокруг сновали, как рыбы, многочисленные любопытные каноэ. Но подойти слишком близко не осмеливались.

Босоногие матросы взялись за багры. Они налегали на них всем телом и шли вдоль бортов. Лодка медленно тронулась и вышла на мелководье. Берег и толпа на нем постепенно уходили назад.

Двое матросов принялись сноровисто ставить громадный белый парус. Грузно, но быстро он поднялся ввысь и поймал ветер. На нем был изображен огромный символ Кецалькоатля — как огромный глаз: свернувшаяся голубая змея и в центре образованного ею круга, на желтом фоне, голубой орел.

Ветер дул с запада, но лодка направлялась на юго-восток, держа путь к маленькому островку, называвшемуся Скорпионий, который смутным холмиком виднелся сквозь мглу над водой. Поэтому парус повернули так, что огромный глаз, казалось, смотрит назад, на городок, зеленые ивы, пустую белую церковь и скопление людей на берегу.

Катера с солдатами описывали круги вокруг огромной медленной лодки, маленькие каноэ следовали позади, как водяные насекомые, но держались в отдалении. Плескала и бормотала убегающая назад вода; носильщики одной рукой придерживали скульптуры, глаз на их шляпах вместе с другим, огромным глазом на парусе смотрели назад, на землю, вылет белого полотнища летал низко над стеклянным гробом, над Христом, покрытым запекшейся кровью, над скульптурами в развевающихся покровах.