Эдуард Пашнев - В году тринадцать месяцев

— Иногда мне кажется, что я физически ощущаю, как из меня уходят минуты, слова, жесты в ту прожитую половину жизни. Я даже физическую боль ощущаю.

Юрий заботливо заглянул ей в лицо.

— Дать воды?.. Или, хочешь, я вина возьму? Или в аптеку сбегаю за каплями?

— Не надо.

Завязывая на ходу фартук, подбежала Нина.

— Извините, я совсем забыла про вас. Стала снимать фартук и вспомнила.

— Почему снимать? — заинтересовалась Татьяна.

— Все! — улыбнулась девушка. — Эти столики закрываются. Вас обслужу, и все.

За соседний столик уселся толстый и лысый дядька. Он барственным жестом попытался привлечь внимание Нины.

— Потом подойдете ко мне.

Нина и бровью не повела. Она достала книжечку из кармана фартука, карандашик и только тут соизволила заметить нетерпеливого клиента.

— Гражданин, — сказал она, — эти столики не обслуживаются, — и повернулась к Татьяне. — Есть ваше любимое клубничное варенье.

— Два — блинчики, — начал перечислять Юрий, — одну кашу с молоком и…

Татьяна его перебила:

— Подожди. Нина, почему закрываются… столики?

— Перешла на очное отделение.

— А разве ты учишься?

— На третьем курсе… на юридическом, — с гордостью сообщила она, перешла поближе к Гореву. — А вам?

— Мне кашу и кофе.

Нина записала все, улыбнулась.

— Вас по старой дружбе обслужу, и все. Директор ругается, ужас. Гражданин, напрасно вы сели сюда. Я же вам русским языком сказала: эти столики не обслуживаются,

— Почему?

— Официантки нет.

— А вы?

— Я не официантка.

— Как этот юмор понимать? Принесите мне тогда жалобную книгу.

— Вот смешной. Ничего я вам не принесу. Я больше здесь не работаю.

Татьяна закусила губу.

— Ниночка, — сорвавшимся голосом спросила она, — а на твоем месте есть кто-нибудь?

— В том-то и дело, что никого. Директор из себя выходит. Кого зря брать не хочет, а…

— Дай мне твой фартук.

— Зачем?

— Я тебя очень прошу.

Татьяна почти насильно развязала бант, фартук оказался у нее в руках. Нина улыбалась и не знала, что ей делать.

— Зачем это вам?

— И корону, и книжечку.

— Что вы задумали?

Татьяна повязала фартук, пристроила корону.

— Я работала официанткой… в пьесах. Подавала омаров в старинных английских ресторанах, устриц в парижском кафе. Я разливала вино в японских тавернах, марсельские кабачки мне тоже знакомы… Ну, как, идет мне этот наряд?

— Очень даже, — хихикнула Нина.

— Идем.

— Куда?

— Я сегодня за тебя поработаю, а завтра оформлюсь по всем правилам, со всеми справками.

— Ой, я не знаю, — засомневалась Нина, — директор не разрешит.

— Идем к директору.

— Сядь, — попробовал ее урезонить Юрий, — чего ты придуриваешься?

— Чем играть официанток на сцене, я лучше буду их играть в жизни. По крайней мере, чаевые настоящие.

Горев и Юрий остались сидеть за столиком. Они смотрели друг на друга и молчали. Шумно вошли Борис, Николай и Анатолий. Собственно, шум производил один Борис. Проходя мимо столика Татьяны, он похлопал Горева по плечу, необидно спросил:

— Ну, что там пишут французы?.. Подорожал французский бифштекс, а?

— Вы зря туда садитесь, — предупредил Горев, — там, кажется, не обслуживается.

— Ничего, садитесь, братцы. Алла, — позвал он, — подойдешь к нам?

— Хорошо, сейчас, — отозвалась девушка.

— Вот, а вы говорите — не обслуживаются.

Юрий скрипнул зубами, стукнул несильно кулаком по столу.

— Может, мне пойти за ней? — негромко спросил он у Горева. — Дать ей одну хорошую по шее?

— Что вы? — ужаснулся старик. — Она же артистка.

Борис занялся меню, а Николай и Анатолий с любопытством принялись разглядывать Юрия. Они смотрели в его сторону не назойливо, исподволь, вроде бы нечаянно, вроде бы интересуясь дверью, в которую вот-вот должен войти долгожданный знакомый.

— Муж Татьяны что-то хмурый сегодня, — сказал Николай.

— Да, — согласился Анатолий.

— А что, если нам пригласить его к себе за столик? — встрепенулся Борис.

Анатолий покачал головой.

— Он же не один, с Татьяной. Вон лежит ее сумочка, — он вздохнул, улыбнулся, пошутил: — А зря мы ее, кабальеро, отдали за него замуж.

— Почему? — весело не согласился Борис. — Он хороший парень.

— А мы что, плохие?

— Да, а мы что, никуда не годимся? — поддержал Николай. Борис не ответил. Он приподнялся чуть-чуть, и попытался поймать за фартук пробегавшую мимо официантку.

— Аллочка, деточка, ну?

— Сейчас. Я вас обслужу, только пересядьте за мои столики. Эти не обслуживаются.

— Обслуживаются!..

Все, как по команде, повернулись на голос Татьяны. Она прошла мимо, поставила перед Горевым и Юрием приборы, хлеб.

— Вот ваши вилки-ложки, вот твои вилки-ложки, муж.

Подошла к столику, где сидели Анатолий, Николай, Борис, не поднимая глаз, достала книжечку, карандашик, изготовилась писать.

— Что желаете заказать?

Борис расхохотался, откинулся на спинку стула.

— Танька, ты что, никак из роли не выйдешь?

— Я здесь работаю. Что будете заказывать?

Анатолий тронул ее за локоть.

— Таня, что это значит?

— Я жду! Заказывайте!

— Таня!

— Хорошо, подумайте пока. Я к вам подойду, — мимоходом бросила Гореву, — кашу вам подогревают. Сейчас принесу. Обождите минуточку.

— Да я вообще…

Она торжествовала: победила-таки себя. Можно праздновать победу. С сегодняшнего дня она больше никакая не актриса, с сегодняшнего дня она будет брать чаевые, с сегодняшнего дня она такая же обывательница, как Таисия Демонова.

Татьяна собрала грязную посуду и пошла между столиками на кухню. Внезапно ей в спину ударил выстрелом голос Киры:

— Девушка, четверть булочки нельзя принести?

Татьяна остановилась, не сразу обернулась.

— Можно.

На лице Киры отразилось неподдельное изумление.

— Татьяна?!

— Черного или белого?

— Ты что?

— Черного или белого? — повысила голос Татьяна.

— Белого, — растерянно ответила Кира.

— Сейчас принесу.

Татьяна огорошила бывшую подругу бесстрастно-профессиональным голосом настоящей официантки и осталась вполне довольна собой.

Выйдя из зала, она на минуту остановилась, прислонилась плечом к стене. Ей самую малость стало нехорошо, потому что она с необыкновенной ясностью поняла, что в этом фартуке она начинает новую, неизвестно еще какую жизнь.

Бульвар Танкистов тянется через весь город вдоль шоссе Москва — Симферополь, затем заворачивает, огибая стадион, и заканчивается у входа на площадь треугольным вытянутым язычком бледного пламени.

Здесь горит вечный огонь.