Эдуард Пашнев - В году тринадцать месяцев

Арбуз я не стал есть, патефон починил, думаю, уходить надо, а уходить не хочется, потому что Ирка Виноградова сидит здесь и ест большую красную скибку. И рот у нее от уха до уха в арбузе, и на щеке прилипло семечко. Такая она красивая с этим семечком на щеке, что я никак не мог уйти, и арбуз я тоже не мог есть по экономическим и нравственным соображениям. Что делать?

— Я лучше так посижу.

— Да почему ж ты арбуз не хочешь есть? — удивилась Татьяна.

Когда уходил домой, по глазам Татьяны Осиповой видел, что она хочет спросить у меня, сколько заплатить за работу. Я так боялся, что она спросит. И она не спросила.

А Ирка Виноградова с этого момента так и запомнилась мне с семечком на щеке. И я всю осень, как арбуз увижу, так вспоминаю Ирку. Хоть арбузы не ешь.

А листья на деревьях, как нарочно, в этом году до самого конца сентября были зеленые. Я бы, конечно, мог найти один или два, даже десять совсем желтых. Забраться на дерево да сорвать и. в почтовый ящик. Но это же будет не по закону. Я же не имею права объявлять Ирке по почте, что осень началась, если она еще не началась. Значит, надо ждать, когда на бульваре Танкистов упадет на землю первый лист. Желтый, конечно.

И зимой, и весной, и летом Ирина нет-нет да и вспоминала о неизвестном, который осенью посылал ей листья с бульвара Танкистов.

Как-то Ирина составила «черный список», куда попали все знакомые, даже Зойка. Только Володьки-Канта не оказалось среди подозреваемых.

Ирина не знала, что и думать, и однажды вечером сложились четыре строчки стихотворения, словно бы сами по себе, словно бы против ее воли. Они получились не очень сильными, но все же очень верными, хотя в угоду рифме пришлось листья заменить цветами,

В середине сентября Ирина почувствовала приближение чего-то очень хорошего и большого. И с первой прохладой по утрам, когда она увидела влажные крыши, порыжевшие деревья на бульваре Танкистов, Ирина почувствовала, что пришла наконец ее осенняя весна. Каждое утро она спешила к почтовому ящику и — ничего в нем не находила. Ирина досадовала, что нельзя пойти на почту и потребовать, чтобы ее корреспонденция не залеживалась, а доставлялась вовремя. Но, к сожалению, к осенним почтовым операциям: Бульвар Танкистов, дом 217, кв. 5, — почтовое отделение не имело никакого отношения.

Ирина ждала кленовый лист, как ждут письма от любимого. А письмо все не приходило и не приходило.

Тогда она сама пошла к деревьям. Ее позвал ветер . Первый настоящий осенний ветер в этом году. Он врывался в густые, еще наполовину зеленые кроны деревьев и шуршал ими, рвал в разные стороны. Но осень только пришла в город, и ветер, намерившийся остричь деревья наголо, пока, как плохой парикмахер, выщипывал лист-другой из пышной шевелюры бульвара.

Ирина никуда не ходила одна, всюду таскала за собой Игоря. И в этот раз он безропотно ее встретил у трамвайной остановки.

На скамейке сидела девчонка в коротком красном пальто. На груди у нее был приколот булавкой кленовый лист.

— Смотри, — обрадовалась Ирина, — та самая девчонка.

— Какая? — сумрачно спросил Игорь.

— Королева осени.

— Королева гриппа, — пробурчал Игорь.

Ирина подошла к девчонке, сказала:

— Здравствуй!

— Здравствуйте, — отчетливо ответила королева и покосилась на дедушку, который сидел на другом конце скамейки и читал газету.

— Кто это тебя наградил такой звездой?

— Это не звезда, это лист.

— Но он ведь похож на звезду?

Малышка посмотрела на лист, ничего не сказала, сползла на землю и бочком-бочком обежала Ирину и спряталась за дедушкиной газетой.

Игорь с насмешливой улыбкой взял Ирину под руку, увел по дорожке в сторону, лениво процедил:

— Что это тебя потянуло на педагогические разговоры с детьми дошкольного возраста?

— Нет, правда, он у нее как звезда на груди… Да?

Игорь не сразу ответил, помолчал, обиженно произнес:

— Понимаю, кому я обязан этой прогулкой.

— Мне… Кому же еще?

— Нет, — он запрокинул голову вверх, будто хотел рассмотреть маленькое пятнышко на облаке, — не тебе, а ему.

Ирина притворилась, что не понимает.

— Кому ему?

— Тому типу, что тебя засыпал в прошлом году листьями.

— Ты, кажется, ревнуешь… к листьям? — засмеялась она.

Засмеялась не потому, что смешно, а потому, что у нее было какое-то возбужденное состояние, словно бы она слегка охмелела от ветра и от ожидания неизвестного.

Игорь сдержанно усмехнулся.

— Ревность истощила себя в XIX веке. Слишком большая роскошь для нашего нервного столетия.

По обе стороны бульвара в шахматном порядке торчали синие телефонные будки. Здесь была установлена добрая половина всех телефонов-автоматов города. На одной такой будке на самой крыше прилепился кленовый лист.

— Достань, — попросила Ирина.

— Ни за что, — улыбнулся он.

— Ну, хорошо, я сама.

Она открыла дверцу, уцепилась руками за самый верх и поставила ногу на узенькую перекладину, разъединяющую два больших стекла.

— Руки прищемишь, — испугался Игорь.

Ему пришлось держать дверь, пока Ирина тянулась к листу и обиженно морщила свой нос. Она все-таки достала, но спрыгнула так неловко, что подвернула ногу и сломала каблук.

— Ну. вот, — сказала она, — из-за тебя испорчена такая осень. Надо возвращаться домой.

Игорь повернул каблук.

— На свете есть не только студенты пединститута, короли и дипломаты, но и сапожники. Но «домой» — это мне нравится.

— Нет, нет, — запротестовала Ирина, — если ты уверен, что на свете существуют сапожники, давай попытаемся хотя бы одного найти.

Горбун встретил их веселым смешком. Он охотно принял заказ.

— В футбол играли? — и засмеялся.

Ирина вежливо улыбнулась, Игорь надменно пожал плечами.

— А-а-а! Знакомые туфельки, — неожиданно пропел горбун и постучал пальцем по подошве, показывая: вот она, примета, по которой он узнал туфельки.

— Вы ошибаетесь, — холодно проговорила Ирина, — я их купила в прошлом году и еще ни разу не отдавала в починку.

Горбун так развеселился, что отложил молоток в сторону, а к Ирине протянул свои грязные руки и сложил вместе, словно хотел показать, что она сказала такую смешную вещь, что у него даже руки смеются.

— Не понимаю, что тут смешного, — вмешался Игорь.

— Ни одни туфли год без починки не проносятся на молодой, полной жизни и энергии ноге, да еще девичьей.

— Мне же лучше знать, — попробовала прервать его смех Ирина. Но горбун ничего не хотел слушать и все смеялся, постукивая ногтем по подошве, и смеялся.