Эмэ Бээкман - Чащоба

Они сидели с Вильмутом и скучали, разговор не клеился — вдруг что-то дойдет до слуха Эрики, — дымили, вертели в пальцах рюмки, жизнь казалась постылой.

Что собирался отыскать здесь Лео?

Видимо, в силу того, что, подчас и спотыкаясь, Лео всегда оставался на ногах, он все еще смел на что-то надеяться: нечто прекрасное расплывчатой картиной маячило где-то в грядущем. Он простодушно полагал, что они в спокойный миг усядутся с Эрикой рядышком, с умилением вспомнят прошлое, озаренные воспоминаниями, постараются стать лучше самих себя, словами приголубят друг друга и придут к мысли: мы должны уметь прощать. Смешно, какое прощение может Лео предложить Эрике? Он всегда жаждал, чтобы другие врачевали его собственные раны. Как было бы чудесно, если бы Эрика грустно и умудренно улыбнулась: постараемся быть выше того, что времена и обстоятельства встали на нашем пути.

Нет, Эрика ничего не забыла и не простила. Ее резкие движения и вечная спешка — волосы знай разлетались на ветру — излучали тревогу, настороженность, даже ярость; видимо, требовалось большое усилие, чтобы не вспыхнуть разом и не расставить в свете яркого пламени все по своим местам. Эрика, казалось, была из того же теста, что и Лео, и она тоже на что-то надеялась, никак не мирилась с тем, что телега завалилась и вот-вот перевернется.

Немногословная Эрика время от времени бросала Вильмуту какую-нибудь колкость и пронзала его звериным взглядом. От неожиданности у Вильмута на мгновение перехватывало дух, но Лео понимал, что на самом деле слова Эрики обращены к нему.

Чудилось, что и дети боятся свою мать.

Однажды ночью Лео проснулся, он услышал крадущиеся шаги, кто-то пробирался в комнату, где он спал. Притворился, что крепко спит; из-под прикрытых век он разглядел неясную фигуру приближавшейся Эрики. Призрак остановился посреди комнаты, поколебался, рука поднялась, чтобы навернуть на палец прядь волос. Лео готов был закричать — неизвестно, от тоски или страха. У Лео перехватило дыхание, когда Эрика на цыпочках приблизилась и наклонилась к нему. Пахнуло духом сена и ромашки. Сердце Лео куда-то упало, он похолодел, он должен был, подавляя дрожь, не подать и виду, что чувствует дыхание Эрики и видит ее. Было бы верхом пошлости, если бы он обхватил склонившуюся над ним Эрику и привлек бы ее к себе, казалось, что за дверью стоят остальные, Вильмут и дети, так же, как Лео, затаив дыхание, — сейчас произойдет землетрясение, ржавые гвозди переломятся, дом обвалится. Мертвенно-бледная Хелле в поисках защиты укрылась за спиной Вильмута.

Эрика коснулась губами щеки Лео, выпрямилась и на цыпочках просеменила к двери. На пороге она задержалась и оглянулась. Когда дверь за ней закрылась, Лео почудилось, что он слышит всхлипывания.

И тут Лео забила нервная дрожь. Сами собой покатились слезы, холодная дрожь пронзила его, он сцепил бесчувственные пальцы, чтобы взять себя в руки. Комната наполнилась желтоватым светом. В голове заработала взбесившаяся машина, которая со страшной скоростью швырялась одними и теми же словами: тряпка, дрянь. Когда коллапс понемногу отступил, во рту остался едкий привкус: он не достоин звания мужчины. Он с трудом поднялся, добрел до окна, выглянул на улицу. Эрика исчезла в сумерках.

Проснувшись от изнуряющего сна, когда уже вполне рассвело, Лео начал подыскивать своим мыслям новое русло.

Ночью Эрика выразила Лео чувство благодарности.

Быть может, она в течение последних мучительно тянувшихся дней боялась, что Лео ищет возможности уединиться с ней, затянуть ее в безумный водоворот, разбить семью, а после уже никто не сможет собрать черепки.

Возможно, Эрика была охвачена ужасом при мысли, что Лео начнет допытываться: мой ли все-таки ребенок Хелле? Лео знал привычку Вильмута под пьяную руку намекать о сомнительном происхождении девчонки — даже странно, как это ему никогда не приходило в голову, что Лео мог быть отцом первенца Эрики! Лео знал Вильмута, помнил его хмельные излияния еще со времен работы на автобазе, пьяный, он проявлял исключительное упорство, заводился до самого утра. Теперь у Эрики могло все время обмирать сердце: неужто и Лео начнет в свою очередь столь же мучительно долбить то же самое!

По-всякому можно было думать о той ночи, когда Эрика нагнулась к Лео.

Возможно, прикосновение губ Эрики было инстинктивным движением, чтобы удостовериться, что пронесенная через годы привязанность не была призрачной. Зайдя в тупик, она искала ясности, чтобы ее страдание хоть на миг возвышенно зазвенело.

Борясь с нервным потрясением, Лео проклинал длинную вереницу опорожненных бутылок, нанесшую ущерб его самообладанию. Это было точно по нему — прежде всего следовало найти виновника. Потом, успокоившись, он принялся всерьез взвешивать: а нельзя ли именно теперь начать все сначала? Он был снова свободным человеком, настолько свободным, что у него не было ничего, кроме самого себя, в поклаже — институтский диплом, ставший на этот раз ненужным, и бесполезный проект каменного корабля; футляр с чертежами стоял в той каморке, куда он был определен на жительство, в обществе мышей, шуршавших за стенками. Он мог взорвать семью Вильмута — я провозглашу правду и не отступлюсь. Сказал бы, что они с Эрикой принадлежат друг другу, сошлись мастью. То, что Вильмут является законным мужем Эрики, чистая случайность и недоразумение.

Глупость! Разве он может взять Эрику и Хелле вместе с мальчишками за руку и на рассвете отправиться в дорогу! Куда бы он дел свою большую семью? Почему он думает, что уйдет от своего обманутого друга целым и невредимым? Вильмут непременно избил бы его до полусмерти и вышвырнул бы за порог.

Очевидно, Вильмут забредет в своих мыслях под ручку с Ютой Вильсон в райский сад, однако это вовсе не значит, что он с бухты-барахты откажется от Эрики. К сожалению, в жизни бывает так, что пока человек рядом, о нем не очень заботятся; но стоит остаться без него — хоть кричи от боли.

Так это и было потом, когда Эрики не стало.

Следующими ночами Лео не мог заснуть.

Он ждал появления Эрики, боялся проспать крадущиеся шаги и взвешивал возможности увести ее отсюда. От усталости колесики в голове бежали в обратную сторону, мелькнули злые мысли: и надо было этой Эрике вообще от Вильмута детей рожать! Как хорошо было бы втроем уйти из-под этой крыши: они с Эрикой и Хелле, их дочь. Свою семью Лео разместил бы даже в своем жалком углу.

Хелле, бесспорно, была дочерью своего отца, через многие годы она принесла своих детей на Виллаку, Эвелине на воспитание.

Как много раз Лео вынужден был взвешивать обстоятельства. Ворочаясь в эти ночи, он также не обошел мыслью того обстоятельства, что разъярившийся Вильмут способен окончательно погубить его. Целую вечность Лео внушал другу осторожность, вдалбливал ему в голову, что в какую бы передрягу Вильмут ни попал, каким бы изуверским образом его ни прижимали, или, наоборот, будь он в самом веселом настроении, на гребне удальства, забыв про все опасности, — одно пусть помнит всегда: о том случае летом сорок первого года он не смеет никогда никому и полсловом обмолвиться. Будет ли он испытывать чувство страха перед допросчиком или доверится широкой души собутыльнику, это его дело, пусть говорит о родном хуторе, похваляется бывшей зажиточностью, кичится крестами покойного отца, пусть выкладывает все, но чтобы даже заикаться не смел бы об истории за виллакуским пастбищем. Пусть вобьет как железный гвоздь себе в голову, что и пикнуть не волен о том страшном дне.