Эмэ Бээкман - Чащоба

Кроме того, чувство вины Лео перед Эрикой начало будоражить с новой силой. Жили бы Вильмут и Эрика в согласии, может, Лео и успокоился бы. Теперь было ясно: Эрика вышла замуж за Вильмута против желания, предательство Лео вынудило ее к этому и сделало несчастной.

Возможно, Лео поэтому и был связан со своей действительной прапраматерью, что слишком часто думал о словах Яавы: человеческая жизнь — всего лишь просверк молнии. В продолжение просверка Эрики сыпались хлопья пепла, и виноват в этом был он, Лео.

Почему же пошло вкось и вкривь у Эрики и Вильмута?

Человеку вроде и не много нужно: главное, чтобы дети росли, как грибы, и чтоб работа и хлеб имелись всегда про запас. В торжественный миг зазвучат струны гуслей и дадут душе отдохновение и покой.

Раздираемый противоречиями, человек охотно верит, что у других все проще, — наслаждаются покоем, потому что они легковесны и свободно преодолевают препятствия. Ведь собственное «я» самое нежное существо, его ушибы и шишки доставляют страшные мучения.

Вильмут тоже был не промах на оправдания. Все одно и то же, копайся каждый день, как крот в земле, бывает, хочется задрать нос и вдохнуть свежего воздуха. Все жаждут, чтобы в сером полотне жизни проглядывали красочные узоры; сердце просто требует тревожного трепета, не то кровь застареет и застынет.

И в прежние времена Вильмут не отсиживался в углу. Едва женившись, он уже оставлял Эрику с младенцем дома, брал под мышку гусли и отправлялся куда-нибудь на свадьбу или крестины. Такой мужик, как он, не возвращался с гулянки без малого грешка. Небольшие наслаждения радостями жизни обеспечивали сладкий сон, разве что одолевали похабные сны. Но все равно, какой мужик! Навряд ли он думал: я это делаю в отместку Эрике. Когда сцены ревности начали учащаться (странно, что ревность произрастает и там, где нет любви!), Вильмут стал выпускать жало. Эрика ярилась скорее от унижения: уж бабы-то умели представить Вильмута эдаким прытким чертом, который с горящими глазами заглядывается на юбки. Вильмут не старался заглушать ссоры: чтобы досадить Эрике, ставил на стол бутылку водки, пил, пока язык не начинал заплетаться, и все приставал к жене, прикладывая к горлу ладонь ребром, твердил, что такая жизнь, где не дают покоя, сидит у него в печенках. Что такого, как он, мужика не посадишь на цепь возле своей кровати! В сердцах не забывая напомнить, что Хелле не от святого духа родилась. Протрезвев, Вильмут не стремился торжествовать свою победу над Эрикой, на какое-то время у него пропадало желание валандаться с легкомысленными женщинами.

Вильмут по-своему дорожил Эрикой и жалел ее.

Времена менялись, житье-бытье улучшалось. Вильмут стал знатным механизатором, его фотография выцветала на совхозной доске Почета. Все чаще он считал нужным устраивать в поселковой столовой выпивки — зависть мужиков следовало смягчать. Постепенно у него сложилась привычка и в одиночку прикладываться к бутылке, прибавились утренние опохмелки, и здоровье стало сдавать. Руководство совхоза проявило заботу о хорошем работнике — коренные кадры, — и Вильмуту дали путевку в санаторий. Однако туда он не попал.

Лео как раз заканчивал проект своего грандиозного каменного корабля, когда однажды вечером к нему ввалился Вильмут. Переполненный новостями и эмоциями, Вильмут во время ужина, поданного Айли, ерзал на стуле, отчаянно старался болтать о мелочах — рассказывал о мужиках в мастерской и проделках сыновей, — и все же выражение лица его свидетельствовало о каких-то важных секретах, которыми он хотел бы поделиться, он выбирал момент, чтобы остаться с Лео с глазу на глаз. Бывший дезертир был для Айли старым знакомым, она просто донимала своими расспросами нетерпеливого гостя, не торопилась с кофе, проявляла повышенный интерес к совхозной жизни, допытывалась о денежных показателях совхозного хозяйства, процентах и тоннах; об этом у друга Лео особого представления не было, — видимо, Айли хотела продемонстрировать супругу широту своего кругозора.

Наконец Вильмут решительно встал из-за стола, заискивающе поклонился Айли, сказал, что отлучился из дома, чтобы поправить здоровье, врачи велели совершать вечерние моционы, посмеялся над глупыми прогулками, но тем не менее заявил, что сейчас они пойдут с Лео побродить окрест.

Едва они вышли за ворота, как Вильмут положил Лео на плечо руку и патетически возвестил:

— Знаешь, друг, в моей жизни предвидятся крутые повороты.

После чего в течение нескольких минут дал вызреть любопытству Лео, хотя сам горел нетерпением; выдержав задуманную паузу, он одним духом, перескакивая с одного на другое, изложил свою историю.

По дороге в санаторий у него оказалось два часа свободного времени, ради шутки он отправился в адресное бюро, попросил выяснить местожительство одной давнишней возлюбленной, ну не чудно ли, девушка носила прежнюю фамилию. Сперва Вильмут опасался, что речь идет о какой-нибудь другой Юте Вильсон, и все же он доехал на автобусе, постучался вечером в чужую дверь: судьбе было угодно, чтобы спустя много лет он снова встретился со своей прежней любовью.

Лео вспомнил то далекое время, когда они с Вильмутом работали на автобазе и жили в мансардной комнатушке. Однажды и он побывал с Вильмутом в гостях у той девушки; они поднялись по скрипучей лестнице, от слегка скользких полов тянуло сыростью. Сидели в узенькой комнатке, шипела заигранная патефонная пластинка, Вильмут хвастался своим отчим хутором, бросал призывные взгляды на девушку в розовом платье, которая в мыслях, наверное, прикидывала свои будущие возможности. Опрятная и серьезная девушка под звуки музыки, наверное, взвешивала эти столь существенные для нее проблемы, и Лео по мимолетному впечатлению решил: скучная привереда. Позднее, когда на двери их мансардной каморки стали то и дело появляться предупреждающие знаки — Лео спускался с лестницы на цыпочках, — он был не в состоянии представить Юту и Вильмута в постели: бесконечная привередливость и нудное сопенье.

В тот вечер они долго бродили с Вильмутом по тихим улочкам.

Вильмут время от времени шумно вздыхал и без конца тарахтел о своей старой любви. Высокообразованная Юта работает заведующей плановым отделом большого завода. По утрам, провожая ее на работу, он с удивлением и робостью оглядывает даму в строгом костюме, в волосах которой просвечивают седые нити. Одна лишь сумочка в виде портфеля внушала Вильмуту почтение, — возможно, лишь туфли на каблучках и стройные ножки придавали Юте женственность, — а то, того и гляди, важная чиновница начнет прикрикивать и вдобавок ко всему напишет приказ, в котором ты будешь то ли предупрежден, то ли тебя и вовсе отлучат от постели.