Эмэ Бээкман - Чащоба

— Молодые парни не замечают старых женщин, — приветливо хихикнула старуха, ее накрашенные губы, казалось, полоскались в воде. — В войну я каждое лето ходила туда на сенокос. В трудные времена Росса была для меня вторым домом, там меня всегда хорошо встречали. Им и не пристало указывать на дверь вдове сына Явы.

Мать Айли с интересом слушала, ее взгляд скользил от Лео к старухе и обратно.

— Я помню Лео еще ребенком, — старуха вытянула руку и показала рукой над самым полом. — На похоронах Явы Лео прибавил всей родне забот — пустил себе пулю в живот. Благодарение богу, счастье живет в несчастье, покойный Нестор, мой муж, вырезал у него эту пулю.

В голове у Лео загудело, он старался избегать насмешливого взгляда этой болтуньи, казалось, внутри его поместили яркую лампу. Превосходно помнившая все, старушка сейчас направит сноп света на Лео и известит Айлину мать обо всех его мыслях.

— В войну Лео шастал по лесу, было у него время смотреть, как бабы сено косят, — многозначительно заметила старуха.

Тут Лео пробурчал что-то вроде того, что очень приятно, и исчез за дверью.

В соседней комнате он готов был ухватить какой-нибудь предмет и разнести прутья стеснявшей его клетки. Старуха за стеной без конца бубнила, у нее было что рассказать Айлиной матери. Может, развесила у нее перед носом даже пеленки его — обо всем-то она знала. Лео был уверен, что если не сейчас, то позже вдова старого царского солдата припомнит еще много деталей, чтобы поведать о них в этом доме. Всех их продерут с песочком, россаского Йонаса и мать Лео; наверняка старуха знает и то, где обосновался отец Лео.

Созданная с помощью умолчания и уверток оболочка слетела с Лео.

Что еще можно знать о прошлом Лео вдове Нестора Нета?

После того случая Лео заметил, что Айли порой, улыбаясь, забывала отвести от него взгляд, и в ее глазах перемежались искаженные картины прошлой жизни мужа. Чего же ты стоишь, думал он.

Он чувствовал себя перед Айли оголенным, возможно, старуха задела и Эрику? Можно было не сомневаться, что и Вильмут с Ильмаром, и Эрнст не остались вне поля зрения старухи: время обрамило их с Лео в одну картину.

Мысли невольно упирались и в его самое больное место: может, старуха с оглядкой тихонько нашептала и о том, что произошло за виллакуским пастбищем летом того страшного сорок первого года?

Проклятье!

Человеку нигде нет спасенья.

Лео уже прикидывал, каким образом сбежать от Айли, — глядишь, посчастливится избавиться от бремени? Но не было у него сил сделать этот решающий шаг. Айли бы его не поняла. Как просто было прийти сюда: холодный новогодний день, падают снежинки, улицы безлюдны, люди отдыхают после праздников. Какое-то необычное чувство простора сопровождало Лео, когда он ступал по белоснежному ковру и снежинки разлетались как пух. Я перемещаюсь из одного пункта в другой, и это остается никем не замеченным, простодушно полагал он в тот раз. Он не знал, что добровольно открывает дверь, которая на многие годы словно бы заключит его в клетку.

Смирившись с клеткой, как с неизбежностью, Лео в какой-то мере прикипел сердцем к Айли. Быть снова одиноким, жить отшельником? Ему так хотелось принадлежать к кому-то; теперь он жил в семье. Все равно, боролся ли кто-нибудь из участников добровольного союза с неудовлетворенностью или нет, во всяком случае, то, что имелось, было лучше пустоты — взрослым людям смешно надеяться на совершенство.

Айлина мать выражала свое отношение просто: в доме мужчина.

Одна мысль о новой перемене в жизни изводила Лео.

Он чувствовал, как страдает Айли, выросшая в порядочной семье, она не хотела выглядеть в глазах людей сожительницей. И все же чутье ей подсказывало: не напирай, останешься и без этого. Так она и поступала из чувства такта, проявляя терпение и избегая прямолинейных вопросов: почему не женишься на мне и не хочешь иметь детей, кого же ты на самом деле любишь?

Глупая старуха, радуясь, что узнала Лео, и не в меру разболтавшись, огласила тихую квартиру звоном треснувшего предмета.

Однажды Лео пришла в голову спасительная мысль относительно возможности побега.

Он увидел во сне контуры каменного корабля. Они шли с Эрикой над морем по краю гигантского бетонного сооружения, руки у обоих были распростерты для равновесия, как у канатоходцев. Лео чувствовал сквозь сон, как стынут от холода руки и ноги. Он безумно боялся, что Эрика оступится и упадет в шумящее весеннее море, а раскачивающаяся на воде льдина навалится на нее. Эрика вела себя отчаянно, останавливалась, поднималась на цыпочки и выкидывала пируэты. Ветер трепал ее волосы и вырисовывал сквозь цветастое ситцевое платье ее тело. Время от времени хохотавшая Эрика оборачивалась к дрожавшему и оторопевшему Лео и кричала сквозь шум: не бойся, потому что я ничего не боюсь! Держись за меня, будешь жить смелее!

После этого сна Лео сам почувствовал себя кораблем, который отдал концы и выскользнул в море. Тектоника бетонного здания обретала в его воображении все более определенную форму. Восторг в нем сперва был неуверенным, будто звуки арфы, но порой ему слышались литавры. Лео удивлялся себе и открывал себя. Он не думал, что в нем обнаружится скрытое дарование. Он чувствовал, что стоит ему сейчас позволить своей идее увянуть, как что-то в нем окончательно рухнет. Опустошение и разорение лавиной пронеслось бы над ним, оставив после себя одни обломки. Эрика легким шагом шла впереди и призывно махала ему рукой. Они опускались в голом лесу на снег и поднимались с благоухавшего мха в глубине каменной скрипки, держа в руках голубой цветок перелески.

Лео не волновала бесперспективность его проекта.

Дух приобрел независимость, и Лео освободился от ощущения, что находится в клетке.

Три года он корпел над чертежами.

Айли существовала где-то рядом и не мешала ему. Она ходила на цыпочках, удивлялась творческому порыву мужа, была в эти годы к нему нежнее, чем когда-либо раньше.

Ей было невдомек, что Лео строит свой каменный корабль для Эрики.

Еще один отпускной день будет проведен с пользой, Лео догадался об этом утром, когда из зеленого тоннеля выехали поселковые пенсионеры, у каждого на раме видавших виды велосипедов инструменты, завернутые в оберточную бумагу.

Старики принялись за жилую комнату. После слома перегородок огромное помещение отзывалось на любой шаг и стук. Лео посчитал вполне естественным, что и он приложит руки, однако сестры опять недовольно зашумели. Они окружили Лео и принялись наперебой объяснять: у кого отпуск, тот пусть и отдыхает. У них не было на уме и малейшей корысти, когда они пригласили его к себе отдыхать. Какое у Лео останется впечатление, если его обратят в работника. Слова сыпались и сыпались в том же духе.