Эмэ Бээкман - Чащоба

Годы, проработанные в ремонтной конторе, не прошли впустую.

Незаметно для самого себя Лео загорелся идеей обновления старого дома. Вновь можно было осознать неизменность истины, что любая работа — творчество, если только не выполнять ее тяп-ляп. Солнце спустилось за лес, спрятавшаяся на день под стреху тень распустилась и укрыла фасад дома, захватив еще и половину двора: сумерки скрадывали многие изъяны — дожди и ветра делали свое дело, и дом, казалось, на самом деле обретал свою вторую молодость. Лео стоял спиной к зеленому тоннелю; обернувшись через плечо, он увидел в глубине образованного орешником свода уже ночную темноту, оттуда несло прохладой — это не мешало ему любоваться домом. Он испытал чувство умиления и почтения к трем сестрам, предпринявшим столь бессмысленные с точки зрения здравомыслящих людей труды и хлопоты. Видимо, эта возня помогала им заземлять свое внутреннее напряжение. Иначе Лео не мог объяснить себе мотивы их рвения. Сестры явно стремились, приводя в порядок среду своего обитания, ощутить хотя бы мгновенную иллюзию своего взлета, и Лео сопереживал им в этом. И без того хватает людей, преждевременно выписывающихся из жизни.

За домом темнела стена леса, голубизна неба постепенно обесцвечивалась. Лео прикурил последнюю в этот день сигарету. Перекатив по-мальчишески сигарету в угол рта, он засунул уставшие руки в карманы и с удовольствием любовался домом.

Казалось, что за последние дни покосившиеся углы дома вновь обрели отвесность, силуэт возведенной вновь трубы был сама уверенность, будто готовился выпустить прелестное светлое облачко дыма. Свежевыкрашенные белые переплеты окон на фоне темной стены выглядели весьма декоративно, средний, наиболее богато оформленный выступ мансарды гордо выступал вперед, будто кокарда на фуражке, — именно в зачарованных сумерках дом казался будто сошедшим с картинки и чуточку неземным.

Если бы три сестры сейчас находились поблизости от Лео, он бы сказал им от чистого сердца: славные родственники, хвала вам за то, что решили спасти здание, созданное замечательным архитектором.

Родственники? На самом деле это обстоятельство не имело какого-либо значения; сестры явно от скуки занимались родственными связями, по крайней мере в последнее время, занятые срочными работами, они не имели возможности разбираться в узловатых ветвях и отростках родового дерева.

Лео вдавил окурок сигареты в землю. Было время идти к себе в мансарду и укладываться на старый скрипучий диван.

Через несколько дней старики доберутся до верхнего этажа, там ведь тоже пропорции бывших комнат нарушены перегородками. Множесто людей жило под этой крышей, каморка на каморке. Возможно, в доме во время войны обитали беженцы, чтобы переждать в уединенном, затерявшемся в лесу доме бомбежки и перестрелки. Также вполне возможно, что в дни оккупации здесь, в укромном местечке, располагалась немецкая сверхсекретная разведшкола.

Быть может, сестры нападут на след истории дома, когда начнут разбирать и уничтожать разный хлам в комодах и шкафах на верхнем этаже.

Отпуск у Лео скоро кончается, он не теряет надежды узнать потом, что же там обнаружилось. Только надо ли упрямо разгадывать до конца все тайны, будто речь идет о кроссворде.

Человеческое любопытство не должно простирать повсюду свои щупальца.

Слава богу, их с Вильмутом тайна остается до сих пор нераскрытой. Нынешнее положение вещей вселяет надежду, что они с Вильмутом унесут с собой в могилу воспоминания о происшедших некогда событиях.

По крайней мере, сегодня он не должен об этом беспокоиться. Может спокойно спать. Лето клонится к осени, ночи за время отпуска Лео стали приметно темнее, волнующее свечение неба померкло, и сон соответственно стал глубже и более освежающим.

Исчезли бы уж наконец из сознания мерцающие огоньки опасности! Исчезли бы навсегда.

Ведь прошлые критические состояния отошли в такую даль.

Точно так же, как и предательский шаг Айли.

Недавно, всего месяца два тому назад, он мельком увидел Айли на улице. Она устало волочила ноги, шла с поникшей головой, во всей ее осанке и небрежной одежде проглядывало безразличие. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, сколь однообразен груз забот ее монотонной жизни. Можно было догадываться, что теперь на ее плечах лежала вся семья, и одряхлевшая мать, и пьяница брат. Видимо, она с трудом сводила концы с концами, может, зимой они сдавали школьникам одну или две комнаты в своей большой квартире. Совершенно очевидно, что брат Айли Рауль вконец опустился. Наверное, этот пропойца не останавливался и перед насилием, чтобы выбить у сестры денег на водку.

Увидев Айли, Лео на мгновение заколебался — что, если подойти? Они могли бы немного поговорить, как старые добрые знакомые, Айли облегчила бы душу.

Тут же Лео почувствовал неуместность своего импульсивного желания. Нелепость! Старые знакомые! Многие годы прожили они в свободном браке, точнее, до того самого момента, пока Айли не пошла доносить на него. Какие там еще отношения? Лео навсегда ушел из той квартиры с высокими потолками, не сделав даже маленького крюка, чтобы снять висевшие в саду на веревке носки и носовые платки.

Провожая взглядом удалявшуюся по улице Айли, Лео понял, что можно на мгновение вымести старую вражду, но напрочь она никогда не угасает. Проследив за исчезающей в людской толпе головой Айли, Лео ощутил бесстыдное облегчение и непристойное злорадство: волею судьбы он в общем-то вовремя освободился от этой глупой женщины. Если бы не предательство Айли, кто знает, сколь продолжительной нервотрепкой стала бы их семейная жизнь.

Рауль вбил между ними клин, после чего две половинки начали с треском отламываться друг от друга.

Рауль вернулся из Сибири в пятьдесят седьмом году. Не предупредив мать и сестру письмом, он заявился домой, встал неожиданно в дверях, здоровенный мужик, фуфайка нараспашку, какой-то странный нежно-розовый шарф на шее, в негнущихся кирзовых сапогах, в руке перевязанный лохматой веревкой узелок, который лишь благодаря болтавшимся брезентовым ремням напоминал рюкзак.

Мать и Айли растрогались, обнимая блудного сына и брата, они одновременно плакали и смеялись. Они поставили его посередине комнаты, как статую, и семенили вокруг. Лишь один Лео сообразил, что надо делать, и отправился в ванную разжигать колонку.

Потом, вечером, когда Рауль сидел между диванных подушек в костюме доарестантской поры, трещавшем по швам, а женщины без конца щебетали и совали ему то чашечку с кофе, то рюмку ликера, — уже тогда Лео почувствовал в воздухе нечто зловещее. В тот первый вечер Рауль сидел хмурый, на вопросы отвечал односложно, видимо, собирался с духом, с родимым кровом приходилось вновь свыкаться. В какой-то миг показалось, что Рауля трясло отвращение, он сердито отбросил угодившую под локоть диванную подушку и с плохо скрываемой неприязнью отказался от подаваемой вазочки с печеньем. Мрачный взгляд его темных глаз бродил по углам, он не слушал того, о чем тараторили мать и Айли. Он будто напряженно искал ответ на какой-то вопрос, который ему не удавалось сформулировать. Лео украдкой следил за ним — Рауль стал каким-то диким. До сих пор Лео не мог понять, почему Рауль с самого начала почувствовал себя в родном доме явно неуютно; видимо, для такого состояния необходимо усвоить стадные правила, невозможность расслабиться, волчье ощущение загнанного в угол человека, постоянную настороженность и надзор и испытать навязанность примитивного существования — выступать за самого себя становится первейшим инстинктом. А с другой стороны, захватывающие дух просторы окружающей природы, иллюзия бесконечности, способная в зависимости от внутреннего содержания или возвысить, или подавить человека; во всяком случае, казалось, что Раулю трудно снова втиснуть себя в уютное обрамление гостиной, в тесную и весьма наивную домашнюю среду. Исчезла громада стеклянной глыбины, за которой проглядывал горизонт. Садики, беседки, кусты сирени, цветочные клумбы — столь пугающе близко и осязаемо.