Александр Лекаренко - Свалка

Голову ее покрывала драная вязаная шапка, натянутая на уши, голые ноги в войлочных ботинках торчали из-под куртки, выброшенной на помойку каким-то взрослым бомжем, а из левого рукава неосторожно высовывался кончик ножа, которым она копала картошку и который вполне мог бы оказаться в животе у хозяина картошки. Он усмехнулся и указал на нож. Девочка, не глядя, разжала пальцы, и нож ударился в грязные доски пола.

Стараясь не делать резких движений, он подвел пленницу к столу и усадил ее на стул. Затем воткнул в розетку штепсель электрической печки, на которой все еще стояла кастрюля с грязной кипяченой водой, и принес мешок с изъятым картофелем – начал приготовления к пиру.

Пока яство варилось, он затопил печь, забывшую об огне, и вскоре в помещении стало намного теплее, девочка расстегнула куртку. Он делал все молча, но делал так, чтобы ей понятен был мирный смысл происходящего, у него были сомнения относительно ее способности воспринимать и артикулировать речь.

Когда он выставил на стол парующую картошку, не очень заботясь о том, достаточно ли она проварилась, девочка достала из-под куртки плоскую пол-литровую бутылку и поставила ее рядом с кастрюлей – в качестве взноса, надо полагать. В бутылке была мутно-желтая, похожая на старую мочу, жидкость. Он вынул резиновую пробку и понюхал – пахло самогоном и чем-то затхлым, вроде прелых листьев. Девочка взяла бутылку у него из рук, приложила к губам и сделала глоток, показывая, что это можно пить. Он пожал плечами – пить, так пить, принес пару стограммовых стаканчиков и плеснул в них зелья – терять-то было нечего. Чем бы оно ни было, оно было крепким – горло обожгло. Они принялись за картошку, обжигаясь и чавкая. У девочки потекли сопли, она стянула шапку и вытерла ею под носом, голова ее оказалась клочковато стриженной наголо, линия волос надо лбом была усеяна черной сыпью гнид. Ему захотелось рассмеяться – его собутыльница была красоткой. Но он сдержался.

В этом самогоне, настоянном на гуане птеродактилей, серы было больше, чем в аду, но второй стаканчик развеселил его и привел в движение ржавую машинку ума, в голове зашевелились планы.

После царского ужина он решил помыться и вымыть девчонку, у него было все – голод, холод и черная дыра вместо жизни, но вши не входили в перечень его богатств или предполагаемых доходов, а выкинуть красотку за забор вместе с ее сокровищами ему просто не приходило в голову.

Его баня представляла собой деревянный чулан с обычной печкой, в которую был вмазан котел, изготовленный из передней части корпуса авиационной бомбы, но нагревался он быстро и пар держал хорошо, а вода и дрова были дармовыми.

Гостья некоторое время наблюдала его хлопоты, поскольку дверь в баню вела прямо из комнаты, в которой они пировали, но когда баня протопилась, она уже клевала носом, и ему пришлось потормошить ее за плечо. Он положил перед ней сложенные стопкой рубаху, спортивные трусы и носки, - Это потом оденешь. Это, - он подергал ее за одежду на груди, - Все снимай и бросай на пол. И иди мыться, - он указал пальцем. Он говорил раздельно и внятно, рассчитывая, что если она не поймет или не услышит слов, то уловит смысл артикуляции и жестов. Она послушно сняла куртку. Он подтолкнул ее к двери в баню, - Там раздевайся, здесь холодно, - и вошел вслед за ней.

Возможно, она успела повзрослеть, не поняв, что с ней происходит. Или не имея возможности понять. Во всяком случае, потекам менструальной крови на ее драных колготах, трусах и подоле сиротского платья было не менее нескольких месяцев и все это жутко воняло. Он схватил в охапку заскорузлые тряпки и бросил их в печь. А, раздеваясь сам, понял, что из них двоих не ему было воротить нос – он выглядел и пах не намного лучше.

Поставив девочку в широкий, деревянный ушат, который вполне мог помнить русско-японскую войну, он начал осторожно поливать ее из ковша, стараясь не обжечь, но она никак не реагировала на происходящее. Она была концлагерно худа, но на этом истощенном теле с торчащими тазовыми костями и впалым животом странно выделялись крепки груди и округлый, как яблоко, лобок, покрытый густыми волосами песочного цвета и, присмотревшись, он понял, что не зря прихватил с собой бритву.

Ему пришлось трижды слить в корыто мыльную грязь из ушата, прежде чем он увидел в свете мутной лампы, что кожа у девочки, как обезжиренное молоко – голубоватая, и что она – платиновая блондинка.

Когда он тщательно собрал всю платину бритвенным лезвием – в ушате черного дуба осталась сидеть почти готовая фигурка спящей девочки из лиможского фарфора – с незаконченной головой.

Ему снилось, что он едет в автомобиле по какой-то черной дороге, меж белых снегов, придавленных тьмой, в желтом свете фар косо летят острые снежинки, печка не работает, холодный ветер метет снежную пыль. Во сне он знал, что был в этом сне уже много раз, но в этот раз ему уже не было холодно во сне.

Он выплыл из сна в светлеющее пространство хорошо протопленной комнаты, ощущая под толстым ватным одеялом теплую тяжесть девочки на своей груди, провел руками по ее спине и с удовольствием коснулся щекой гладко выбритой кожи ее головы, наслаждаясь ее дыханием на своей шее – уже много лет ему не было так хорошо. Но зов тела, пробудивший его ото сна, требовал удовлетворения, он осторожно освободился и выполз из-под одеяла.

Помочившись, он расположился, было, воздев ноги на кухонный стол, чтобы в свете наступающего утра сориентировать свое утлое тело, вновь уносимое потоком жизни, как вдруг услышал из спальни, где оставил девочку, собачье поскуливание и тявканье. Очень удивленный, он вошел в комнату и обнаружил, что звуки доносятся из-под одеяла. Когда он присел на корточки перед кроватью, девочка перестала повизгивать и открыла глаза.

На ней была большая, не по размеру, замшевая куртка не меху, плотно обтягивающие джинсы и черная бандана с черепами, у ног ее, обутых в войлочные сапоги, стояла дорожная сумка. Водители пролетающих по трассе машин косились на нее, кто с ухмылкой, кто – без, выглядела она странно даже для малолетней «плечевой», а ее лицо могло соблазнить только очень специфического любителя.

Ее наставник, притаившийся за придорожным кустом, уже потерял всякую надежду, когда рядом с голосующей притормозил темно-зеленый «БМВ».

Было договорено, что она не станет садиться в машину, если водитель не один. Если один – то выстрелит ему в печень, не вынимая из сумки двуствольного обреза.

Девчонка скрылась в салоне с тонированными стеклами, почти сразу он услышал глухой выстрел и бросился к машине. И почти сразу рядом с «БМВ» затормозила черная «Ауди», едва не ткнувшись носом в задний бампер.