Пауль Куусберг - Происшествие с Андресом Лапетеусом

— Я думаю, что касается. Столичная газета среди подозрительного элемента, которому якобы покровительствовал товарищ Пыдрус, назвала и мою фамилию.

Лапетеус такой статьи не читал. Он встревожился, но виду не подал.

— В министерстве вас оценивают положительно. Мы вопроса не поднимали и не собираемся этого делать. Во всяком случае, мой отдел.

— Благодарю. Но это не меняет моего решения.

Слова, голос, выражение лица Роогаса, весь его облик, как ни пытался он скрыть это, подтверждали, что он был крайне расстроен. Лапетеус не ошибся, придя к такому заключению. Догадывался он и о том, что Роогас охотно остался бы на прежнем месте. Ему нравилось в Вильяндиском леспромхозе. Работа планового отдела немного напоминала штаб. В подсчетах рабочей силы и мощности машин, в их расстановке было что-то общее с расчетом огневой мощи подразделений и определением их боевых задач. Графики лесозаготовок во многом походили на графики, которые составляли в штабах полков и дивизий. Свои обязанности он выполнял точно и, освоившись с работой, не раз давал директору толковые советы. В хорошем настроении директор называл его своим начальником штаба.

И город нравился Роогасу. Жить можно было здесь вполне. Если становилось грустно, он бродил по берегам озера, вдоль ручья или брал лодку и утомлял себя греблей. Часто заходил в кафе, где обычно в одиночестве сидел за столиком. Познакомился с врачами, учителями, артистами и другими, кто заходил сюда выпить кофе, съесть булочку и обменяться новостями. У него возникла близкая дружба с одной женщиной-врачом, которая махнула рукой на сплетни и порой навещала Роогаса на его холостяцкой квартире.

Лапетеус не знал всех этих подробностей, но заметил, что Роогас свыкся со своей работой, хорошо отзывался о Вильянди, выписывал литературу о лесоводстве и лесной промышленности.

— Не буду вас агитировать. Подумайте еще. И не забывайте, что я вас поддерживаю. В конце концов, какая бы ни была у вас анкета, мы вместе сражались на фронте.

Роогас поднялся и, с выправкой профессионального военного сдвинув каблуки, подал руку. Лапетеус тоже встал, энергично ответил на крепкое рукопожатие Роогаса.

— До свидания.

— Всего хорошего.

Он проводил его до двери. Потом вернулся к письменному столу, уселся. Подумал, что с Роогасом следовало обойтись потеплее. В разговоре о политике в области кадров Лапетеус незаметно для себя употребил слова Юрвена. Стоило ли вообще об этом говорить? Но сказал или не сказал, теперь это дела не меняет, решил он. И все же хорошо, что Роогас уходит из их системы.

Взгляд опустился на письмо с пярнуской лесопилки, и Лапетеус быстро взглянул на часы. Ведь обещал в три часа позвонить в Пярну.

Он поднял телефонную трубку и снова ощутил прикосновение чужой руки. Не крепкое пожатие Роогаса, а нежную ласку пальцев Реэт Силларт.

Лапетеус ничуть не жалел, что уезжает в Выру и не сможет пойти в гости к Реэт. Но в последний момент он отложил командировку…

Гостей у Силлартов было немного. Несколько молодых женщин, которых Реэт представила как своих подруг. Столько же мужчин, в большинстве моложе Лапетеуса. Кроме двух. Эндель Мурук был примерно одних с ним лет. Сидя, он выглядел человеком среднего роста, но, встав, оказался на полголовы выше Лапетеуса. Второму — склонному к ожирению Рейнхольду Саммасельгу — было примерно около сорока пяти.

Первый, знакомясь с Лапетеусом, представился:

— Доцент Мурук.

Второй после обычной церемонии знакомства и рукопожатия заметил:

— Я знаю вашего министра. Дельный мужик. Внешне — рохля, а на самом деле — гром и молния.

Лапетеус с удовлетворением обнаружил, что среди гостей, кроме него, из министерства никого не было. По крайней мере не будет напрасных разговоров.

Прежде всего Реэт показала ему дом. Они вдвоем ходили из комнаты в комнату, остальные гости явно были здесь не впервые.

— Хорошо, что вы пришли, — тараторила Реэт. — Чудесно. Я ждала вас и боялась, что вы не придете.

— Министр попросил меня перенести поездку, — хладнокровно и неожиданно для самого себя соврал Лапетеус.

— И что только делал бы хозяин, если бы вас вдруг куда-нибудь перевели. Нет, нет, это может случиться. С любым, и с вами тоже. Он остался бы без ног и без рук.

— Вы преувеличиваете… — Лапетеус не знал, как обратиться к собеседнице.

— Говорите мне просто Реэт.

— Спасибо.

— Пройдемте сюда, вправо. Я покажу вам комнаты и на втором этаже.

Реэт поднималась впереди него. Перед глазами Лапетеуса мелькали крепкие стройные икры. Из-под края юбки виднелось кружево белья.

Лестница привела в довольно просторное помещение, которому Лапетеус не смог подобрать названия. Стенная полка с книгами, кресло, низкий столик и торшер. Две двери, выкрашенные в сиренево-лиловый цвет. Гармонично и своеобразно.

— Прошу, пойдемте дальше.

Она распахнула одну из сиреневых дверей и просто сказала:

— Я сплю здесь.

Широкая низкая кушетка. Широкий, туалетный столик. Широкий с отделкой из дорогой фанеры четырехстворчатый платяной шкаф. Тумбочки. Еще одна дверь, также отделанная высококачественной фанерой. Над кушеткой и рядом с зеркалом — настенные лампы с сиренево-лиловыми абажурами. На стенах две акварели нежных тонов. Просторное, необычно просторное окно в сад.

— Ваш дом пробуждает пережитки. Я думал, что во мне нет и грамма частного собственника, но такой дом и я хотел бы иметь.

— Не теряйте революционной бдительности, — мягко и дразняще засмеялась Реэт, и Лапетеус увидел у нее в глазах желтые точечки. — Между прочим, мы были вынуждены его построить. Во время войны дом моих родителей сгорел дотла. До сих пор я жила у родных. Без прописки. Их квартира так мала, что меня туда не прописывали.

Осматривая комнаты, по которым его водила Реэт, Лапетеус прикидывал, что такой дом обошелся в копеечку. Все здесь нравилось ему. И то, что дом построен из силикатного кирпича. Последнее особенно. То ли потому, что Силларт работала в их министерстве или по другой причине, но Лапетеус предполагал, что дом деревянный. Он похвалил расположение комнат, обилие стенных шкафов, просторную кухню со стенами, покрытыми кафелем, ванну, наполовину утопленную в пол, камин из керамического кирпича, внутреннюю лестницу из ясеня и сиренево-лиловые двери на втором этаже.

— Мы строили четыре года, — рассказывала Реэт. — В сорок седьмом начали. Ранней весной, как раз калужницы расцвели. С кирпичом было трудно, с цементом — тоже, и с деревом… Тогда я работала еще не в Министерстве лесной промышленности, а в кооперативной системе. Из-за каждой дверной петли, из-за каждого запора для окна приходилось десятки раз обивать пороги магазинов, складов, снабженческих контор. Электрические провода и — простите — унитазы были почти неразрешимыми проблемами. Вы не поверите, как много трудов требует постройка дома. Теперь я вся в долгах. Если бы не помощь дяди, пришлось бы все бросить на половине.