Пауль Куусберг - Происшествие с Андресом Лапетеусом

Пыдрус заметил, что Роогас сильно постарел. Но он по-прежнему сохранил военную выправку, тщательно следил за своей внешностью.

— Посидим где-нибудь, — предложил Роогас.

— Я с большим удовольствием погулял бы, — ответил Пыдрус. — От сидения за столом вырастет горб. А ко гда выберешься из четырех стен наружу, то и тогда не гуляешь, а бежишь по улице.

Хотя Роогас охотнее зашел бы в кафе где-нибудь на окраине города, он согласился с Пыдрусом.

— Многие проклинали долгие походы перед Великими Луками, — продолжал Пыдрус. — В том числе и я. Мне было легче, чем солдатам: мой вещмешок находился в санях хозвзвода, о нем заботился связной, а рядовой и сержант тащили на плечах пудовый груз. Но и меня утомляли и мне надоедали непрерывные перемещения с одного направления на другое. Когда ночь напролет протопаешь с холма на холм, то утром не порезвишься. А теперь эти марши кажутся такими чудесными. Если б можно было сейчас послать все к черту и прошагать сотню километров…

Роогасу подумалось, что Пыдрус нарочно говорит о пустяках. Это почему-то раздражало.

— Не люблю бродить без цели, — резко сказал он.

— Разве вы никогда не ощущаете потребности расслабиться? — спросил Пыдрус.

— Какой толк вечер или даже целый день предаваться детским глупостям, если десять следующих дней тебя будут гнуть в дугу!

Роогас почувствовал, что он вспылил. Что защитный слой, которым он прикрывался, опять ломается и все выбивается наружу. Последнее время это случалось все чаще. Каждый раз после того, как при посторонних он обнажал свою боль, ему было не по себе. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— А вы мечтали, что все придет само собой? — спросил Пыдрус. — Без трудов? Счастье просто упадет в руки? И после войны не будет больше никаких трудностей, ни одного камня на пути, о который можно ушибить ногу?

Раздражение Роогаса возрастало.

— Во время войны все было ясно. В двухстах или трехстах метрах к западу, юго-западу или северо-западу находился враг, которого нужно было атаковать, прогнать, разгромить, уничтожить. Фашизм был моим врагом, и я благодарил судьбу, что в вихре бурь не попал на чужую сторону. Рядом со мной шли товарищи, они делали то же, что и я. А спроси теперь, кто мой друг, а кто враг, я не сумею ответить.

Пыдрус не знал, что сказать.

Они хотели перейти улицу, но справа быстро приближались две машины. Пропустив их, они пошли дальше.

— Лагери прежние: по одну сторону социализм, по другую капитализм. Сказав это, Пыдрус понял, что он уклоняется от существа. Что пользуется общими истинами для того, чтобы отвести разговор в сторону от подводных рифов. От подводных камней, которые подкарауливают и его самого.

Роогас остановился.

— Мы вместе воевали. Теперь и на вас и на меня смотрят косо. Какое там косо! Нас считают если и не прямыми врагами, то во всяком случае подозрительным элементом. Но я не верю, что вы вдруг превратились в подручного буржуазии. И я не потерял своих иллюзий, хотя порой вынашиваю такие мысли, что прознай о них — вы не подали бы мне больше руки.

Пыдрус почувствовал, что Роогас зашел в тупик. Он очень хорошо понимал, как терзают человека мучительные вопросы, которые остаются без ответа. И что означает, когда товарищи отталкивают тебя, когда ты вдруг обнаруживаешь, что тебе не позволяют посвятить всю твою жизнь тому, что ты считал наиболее важным. В такие черные часы кажется, что рушатся все истины, мир становится мрачной пропастью, из которой нет никакого выхода. Но истины есть и будут, в них нельзя терять веру.

Он сказал:

— Не стоит смотреть на жизнь с кочки собственного «я». В обостряющейся классовой борьбе нужно быть бдительным и порой даже безжалостным! Партия не могла оставаться равнодушной, когда активистов убивали из-за угла. Вы, конечно, не думаете, что все, кто вместе с немецкими фашистами с оружием в руках сражались против нас, вдруг из Савлов превратились в Павлов.

— Ладно, это я понимаю. И в меня стреляли из леса, когда я два года тому назад в Соосилла был уполномоченным по хлебозаготовкам. Как-то я могу понять, почему не дрверяют мне. Жена за границей, сам воспитанник восьмой школы Лайдонера и Резка [14] Лайдонер, Реэк — генералы эстонской буржуазной армии, реакционные политические деятели. . В бою пуля не делала различия между правоверными и попутчиками… Но почему преследуют вас?

Так Роогас не говорил еще ни с кем. Подобные мысли он всегда хранил при себе. Даже тогда, когда он в присутствии чужих иронизировал над собой и тем, что его возмущало, проклинал и ругался. Но сейчас он говорил обо всем, что накипело у него на сердце.

Трудно было Пыдрусу ответить на вопрос Роогаса. Очень трудно. Он и сам многого не понимал.

— Я думаю, чуточку по-другому, — задумчиво сказал он. — Тому, что меня сейчас… бьют, я не очень-то удивляюсь. Значит; не сделал того, чего от меня ожидали. Субъективно хорошие устремления объективно совсем не обязательно дают положительные результаты. Не хватило способностей, и в некотором отношении я, возможно, действительно не был принципиален. Кто знает… Зато вы всегда успешно выполняли свои обязанности.

Роогас взволнованно посмотрел на него.

— Вы говорите это серьезно?

— Серьезно.

— Вы знаете, что моя жена сбежала за границу?

— Это я слышал от вас еще в сорок седьмом году.

— И, несмотря ни на что, вы так считаете?

— Конечно.

— Разве не все коммунисты думают одинаково?

— В Вильянди вас освободили от работы?

— Я не хотел причинять неприятности товарищу Лапетеусу. Он рекомендовал меня. Я ушел из леспромхоза по собственному желанию. Догадался, что меня ожидало. Решил на этот раз быть умнее.

— Лапетеус знал, что вы сами уходите с работы?

— Я говорил ему. Он посоветовал мне подумать еще.

Пыдрус едва не выпалил, что он на месте Лапетеуса просто обругал бы Роогаса за паникерство и принял бы меры, чтобы заявление об уходе осталось без последствий. Но не сказал этого.

И кто знает, как он сам поступил бы? Может быть тоже вздохнул бы облегченно? И так ли уж необдуманно действовал Роогас? Пыдрус не был уверен ни в чем.

И вообще он, казалось, потерял почву под ногами.

— Вы… напрасно поторопились.

Половинчатые, бессильные слова. Он и сам понимал это.

— В сорок седьмом году я не годился ни в армию, ни в школу.

— По-моему, вы годились туда и туда, — сказал Пыдрус и подумал, что Юрвен и ему подобные не имеют права так подозревать людей и отталкивать их.

Роогас долго молчал. Молчал и Пыдрус. Каждый был занят своим.

— Не зайти ли нам все же куда-нибудь?

На этот раз Пыдрус согласился.

В маленьком и грязноватом буфете, где пахло пивом и щами, Роогас неожиданно спросил: