Пауль Куусберг - Происшествие с Андресом Лапетеусом

Через четверть часа Лапетеус кончил.

Женщины за спиной продолжали перешептываться. Теперь они говорили о том, что из деревни люди перебираются в город, что квартир нет, и это, наверно, останется вечной бедой.

Объявили перерыв, И что после перерыва артисты филармонии дадут концерт.

В коридор вела узкая дверь. Да и сам коридор не был просторным. Поэтому зал пустел медленно. Хельви подумала, что можно бы обойтись и без концерта. Все равно половина людей уйдет.

Ее окликнули.

Хельви узнала голос директора.

— Товарищ Лапетеус просит вас к себе.

Хельви видела удивленное лицо директора, но, человек деликатный, он ничего не спросил у нее. «Что бы он сделал, — подумала Хельви, — если бы я сказала ему, что была любовницей Лапетеуса?» Сейчас она была противна самой себе.

Расставив ноги, Лапетеус стоял перед столом президиума и говорил громким голосом человека, убежденного в уместности своих слов, о том, что штурмовщина в конце квартала говорит о серьезных недостатках в организации работы на предприятии и что нужно сделать все, чтобы обеспечить ритмичную, строго по графику работу цехов и предприятий.

— Здравствуй, — протянул он Хельви свою сильную руку.

— Добрый день.

Лапетеус отвел ее чуть-чуть в сторону от других и сказал:

— Давно не видались. Время прямо летит. У вас хорошая фабрика. По выполнению плана одна из самых передовых в области. Штурмовщина еще бывает, но… Я знал, что ты здесь работаешь.

— Фабрика хорошая.

— Я порой завидую людям, которые непосредственно принимают участие в производстве, делают что-то своими руками. Так сказать, мужчинам и женщинам от станка. Они конкретно видят, могут пощупать рукой плоды своего труда. Нигде я не чувствовал себя так естественно, как в лесу, с пилой в руках.

Хельви еще острее, чем во время его выступления, почувствовала, что Андрес сильно изменился. Раньше он не был таким самоуверенным и разговорчивым. Почему он так говорит? Делает вид, что он свой человек, или действительно хочет им быть?

Они обменивались пустыми словами. Видимо, и Лапетеус понял, что им нечего больше сказать друг другу, и перевел разговор на общих знакомых.

— Майор Роогас ушел из Вильянди. Почему, этого я в толк не возьму. Он мог быть уверен в моей помощи. А Паювийдик недавно приходил ко мне в исполком. Жаловался. В ближайшее время посмотрю, что у него там стряслось. Хаавик делает карьеру — его перевели в редакцию центрального органа. Ну, перо у него бойкое. Не повезло Пыдрусу.

— Пыдрус нуждается в поддержке, — сказала Хельви.

— Он сам во многом виноват, — произнес Лапетеус.

— Ему не позволяют работать даже учителем. Что же ему делать?.Пригласи его к себе, поговори с ним. Вдруг сможешь помочь?

— Из школы ему все же придется уйти, — заметил Лапетеус.

— Он учитель. Учитель математики.

— Школа не единственное место работы для такого человека, как он.

— Конечно, он справился бы и… с пилой. Но у нас не так уж много педагогов.

— Пыдруса выгнали из партии, — холодно сказал Лапетеус. — Защита его была бы приятельской политикой и ничем иным.

Хельви покачала головой.

— Пыдрус остался коммунистом. Он всегда был им.

— Я в этом больше не убежден.

— Ты это серьезно? — Она испуганно посмотрела на Лапетеуса.

— Да, — спокойно подтвердил он.

Хельви беспомощно молчала.

Лапетеус огляделся вокруг.

— Вашей фабрике нужен новый производственный корпус.

Хельви не захотела менять тему разговора.

— Не можешь ты так думать! — взволнованно сказала она. — Не можешь! Я не верю тебе.

— Раньше я о нем не все знал. — Голос Лапетеуса звучал недовольно. — Он сочувствовал всяким буржуазным деятелям. Смотрел сквозь пальцы, когда деятели пятсовских времен [16] Пятс — последний президент буржуазной Эстонии. заправляли в школах. Игнорировал произведения классиков марксизма-ленинизма. Пионерская и комсомольская работа его не интересовали. В конце концов, почему фашисты не расстреляли его отца?

Перерыв окончился.

Председатель месткома стоял в дверях и приглашал всех на концерт.

К Хельви и Лапетеусу подошли директор и председатель комитета профсоюза.

В один из обходов Лапетеус удивил хирурга просьбой — пусть скажет, что с ним будет. До сих пор он ничего не спрашивал о своем здоровье ни у хирургов, ни у терапевтов. Если к нему обращались, он отвечал одним-двумя словами. Врачам не нравилось упрямое молчание Лапетеуса.

Они пытались разговорить его, пробудить в нем интерес к своему здоровью, но это не давало результатов. Поэтому врач был поражен, однако виду не подал.

— Недели через три-четыре отправитесь домой, — сказал он как можно убедительнее.

Лапетеус пристально посмотрел на него.

— Ваше состояние было довольно-таки критическим, — продолжал доктор, которому показалось, что больной снова застывает в прежнем безразличии. — Человек послабее не устоял бы. У вас редкостное здоровье. Просто на удивление крепкое сердце. Сердце-то вас и спасло. Теперь самое тяжелое уже позади. Скоро вы начнете поправляться гораздо быстрее.

Лапетеус измученно закашлялся. Кровь ударила ему в голову, дыхание стало хриплым. Перевел дух и потребовал:

— Говорите правду.

Врач спокойно произнес:

— Опасности нет. Конечно, полное выздоровление потребует еще времени, но в том, что вы поправитесь, нет больше ни малейшего сомнения.

— Что у меня с легкими? — В голосе Лапетеуса слышался едва заметный оттенок волнения.

Он все еще дышал с трудом. Несколько часов в день получал кислород.

— Тяжелое сотрясение груди. Сломанные ребра повредили плевру и легкое, это вызвало эмпиэму, пневмоторакс и гемоторакс. Или, говоря на обычном языке, внутренние кровоизлияния, воспаления и очаги нагноения. Ваши легкие и сейчас не совсем чисты. Нужно будет сделать пункцию, возможно — вмешаться хирургически, но все это уже, так сказать, обычный путь. Вероятно, после выхода из больницы вам потребуется еще длительное лечение где-нибудь в специальном санатории.

Лапетеус криво усмехнулся.

— Длительное лечение в специальном санатории… — насмешливо повторил он. — Я не ребенок.

Хирург заставил себя успокаивающе улыбнуться.

— Разрешите уж определение лечебного режима сохранить все же за нами, врачами.

Лапетеус разволновался:

— Я убил человека! Вы ведь… знаете это?

Каким-то странным взглядом, одновременно изучающим и придирчивым, следил он за тем, какое впечатление произведут его слова.

Врачу показалось, что рассудок пострадавшего не совсем в порядке.

— Вы никого не убили, — несколько неуверенно произнес он. — Несчастье не убийство.