Пауль Куусберг - Происшествие с Андресом Лапетеусом

Лапетеус пристально Смотрел на Паювийдика из-под полуопущенных век.

— Почему ты пришел? — повторил он, делая между словами долгие паузы.

Паювийдик посерьезнел.

— Если бы я лежал вместо тебя на этих простынях, разве бы ты не навестил меня? — спокойно спросил он.

Лапетеус опустил веки. Ему было тяжело смотреть в глаза фронтовому товарищу: ведь он-то не пришел бы проведать Паювийдика. Понял, что не другие к нему, а он стал к другим равнодушен. Но признаться в этом Лапетеус не хотел. Все его существо восставало против такого вывода. Он хотел чувствовать себя жертвой, страдающей жертвой, и до сих пор это удавалось ему. Какое право имел Паювийдик прийти и разрушить то, что он час за часом, день за днем воздвигал? Подсознание говорило ему, что если он перестанет чувствовать себя жертвой — тогда конец. И придется признать, что он жил пустой и вздорной жизнью крохотного жучка, жизнью приспособленца, у которого не было ни одной большой мысли или поступка, который всегда ставил свое «я» на первый план и мудро держался в стороне от всего, что могло потревожить его покой. Банкротство — естественный финиш такой жизни. Нет, нет, нет! Он всегда помогал своим друзьям, никогда не думал о своей шкуре. Никто, и Паювийдик тоже, не имеет права ни в чем упрекнуть его. Лапетеус ощутил панический страх перед навязчивыми мыслями: если ему окажется не под силу отогнать их, тогда у него не будет больше выхода.

Рука его нервно шарила в поисках звонка, висевшего в изголовье возле подушки.

На звонок в дверях появилась сестра.

— Кислорода! — хрипло потребовал Лапетеус.

Сестра ввела ему в нос тонкий шланг, идущий от баллона с кислородом, закрепила лейкопластырем и дала Паювийдику знак, чтобы тот ушел.

Паювийдик не обратил на это внимания.

— Больного нельзя утомлять, — сказала тогда сестра.

Хотя Лапетеус, вызывая сестру, намеревался избавиться от Паювийдика, он сделал рукою движение, чтобы посетитель остался.

— Мне лучше, — прошептал он через несколько минут.

Сестра ушла.

Паювийдик спокойно и понимающе смотрел на больного.

Вдруг Лапетеус попытался сесть.

— Я убил Хаавика, — сказал он, глядя на Паювийдика широко открытыми глазами.

Тот покачал головой.

— Это был несчастный случай.

— Несчастный случай, — торопливо повторил Лапетеус, словно ожидал, что Паювийдик скажет именно это. — Я был пьян, вдребезги… Когда ты ушел… мы выпили еще с Пыдрусом…. Когда и он ушел… я продолжал пить один… Черт его знает… почему я стал пить и… что толкнуло… меня мчаться… на машине… Несчастье, да, несчастье.

Он умолк и настороженно смотрел на Паювийдика.

— Когда человек покорежен, подобно тебе, — заговорил Паювийдик, — тогда у него в голове вертятся самые странные мысли. На своей шкуре пришлось испытать. А так как я топаю по земному шарику лет на пять, на шесть дольше, чем ты, и при этом повидал разных людей, то я понимаю: не только вино погнало тебя за руль. Что-то в тебе было вывернуто наизнанку. Слушай меня хорошенько. Черт возьми, сколько раз я должен был стоять перед тобой вытянувшись в струнку, держа пальцы по швам брюк… Что вывернуло тебя наизнанку, ты сам знаешь лучше всех.

Лапетеус попытался улыбнуться.

— Ты никогда… не отличался… чувством такта.

— Ты еще поднимешься на ноги, капитан. Спрашиваешь, почему я пришел? Затем и пришел, чтобы сказать это. И другое: что мы не думаем о тебе так паршиво, как ты считаешь.

Лапетеус по-прежнему не отводил взгляда от Паювийдика.

— В тот раз… я не успел… прийти к вам, — сказал он. — Раньше ликвидировали области.

Паювийдик махнул рукой.

— Дело прошлое. Да и что ты смог бы! Теперь строим намного лучше, но все еще не настолько хорошо, чтобы оставаться довольным. Дело не поправится до тех пор, пока все не будут материально отвечать. Все — от каменщика до министра, от министра до каменщика. Но хватит об этом. Если не считаешь критику, идущую снизу, подрывом своего авторитета и советского строя, тогда слушай, что я тебе скажу. Сними часовых! Что ты прячешься от товарищей. Поверь мне, самому станет легче. Я видел Пыдруса. Говорит, что его к тебе не пустили.

Лапетеус перебил Паювийдика:

— Когда я вас… собрал… вы все стремились… уйти.

— Мы отдалились друг от друга, капитан.

— Ни один из вас… не пришел… охотно. — Лапетеус откашлялся и продолжал: — Ни Роогас… ни Пыдрус… ни ты. Каартна вообще… не пришла. Я знаю… почему… Может быть… я виноват… перед вами. Перед Хельви… пожалуй, да. Перед остальными — нет… Нет, нет! Я… никого не… предавал… Почему… вы… смотрите на меня… как на… прокаженного?

— Ты должен сам справиться с собой, — сказал Паювийдик.

— Я не карьерист.

— И я не стал бы отказываться от директорского места, — серьезно произнес Паювийдик.

В палату вошел врач и заметил Паювийдику, что больного нельзя дольше утомлять.

— Спасибо, что пришел, — Лапетеус стиснул протянутую ему руку. — Не забрасывайте меня преждевременно… камнями… Наизнанку я… не сам себя… вывернул.

Лапетеус не солгал Паювийдику, утверждая, что не успел углубиться поосновательнее в вопросы строительства из-за ликвидации областей. Он действительно намеревался побывать там, где Паювийдик работал бригадиром каменщиков. Даже затребовал себе данные о Паювийдике. Какой у него разряд, сколько он зарабатывает и ценят ли его. Среди других документов была и характеристика, снабженная подписями и печатями. В ней говорилось, что Анте Юрьевич Паювийдик, 1910 года рождения, образование начальное, социальное происхождение рабочий, беспартийный, знающий свое дело каменщик и штукатур, неоднократно премирован. Устно инструктор добавил, что начальник стройуправления и парторг ценят Паювийдика, человека очень активного и требовательного, в случае необходимости критикующего любого, невзирая на должность и позиции. Порой он бывает излишне самолюбив, но кто без недостатков. Все это Лапетеус приписал карандашом на характеристику Паювийдика, чтобы ничего не забыть. Но эти данные не пригодились ему. Поджимали текущие дела, а когда наконец появилось время для осуществления намеченного, области ликвидировали.

Ликвидация областей больно ударила по Лапетеусу.

Хотя он и опасался, что это может произойти — после смерти Сталина государственный аппарат был значительно реорганизован, — но надеялся, что все останется по-старому. Когда в туманное и сырое апрельское утро председатель сообщил ему, что решение о ликвидации областей подписано в Москве, Лапетеус почувствовал себя обиженным. Как будто кто-то намеренно причинил ему зло. «Не может быть», — подумал он. А вслух отрубил: