Анри Труайя - Голод львят

Он открыл дверь частного клуба «Лантерн», с хозяином которого был знаком, и его обдала темная, горячая и шумная волна. Оглушенный и ослепленный, он стал пробираться к бару; на ходу поздоровался за руку с двумя парнями, чьих имен не смог бы вспомнить, и присел у стойки на табурет. Перед ним в полумраке с сосредоточенностью гимнастов, занятых тренировкой, передвигались люди. Он никогда не любил танцевать просто так. А девушки в этот вечер были так себе: голова в плечи, волосы на глаза, руки, размахивающие как крылья. Это была субботняя клиентура. Он удалился разочарованный. В «Seven two» была такая же толкотня и тоже непритязательная публика. Зато выбор дисков там был превосходный. Жан-Марк послушал несколько ностальгических, слегка устаревших мелодий, проглотил один дайкири [1] Коктейль из рома с лимонным соком и сахаром. и вышел на свежий воздух, чтобы перевести дыхание после предпринятого погружения.

Было два часа утра. Он не знал, куда еще пойти. В сторону дома. Ноги повели его старым путем. Стоп! Он сменил тротуар. В сущности пустяк, однако у него возникло чувство, будто он оборвал уто́к, спутал нити привычки, замыслил какие-то темные интриги! Главное — стойко держаться! Начисто отринуть прошлое. Возненавидеть и сокрушить себя того, каким он был.

Какой-то страх охватил его в тот момент, когда он входил в квартиру: этот аромат духов, эта тягостная тишина, они были приятны как воспоминание о каком-то очень сладком лекарстве, которое он принимал в детстве. Он осторожно открыл дверь в свою комнату, повернул выключатель. Три красные розы по-прежнему стояли в вазе. Они полыхали жизнью. Жан-Марк заставил себя не смотреть на них, сел на край кровати и снял туфли. «Завтра утром позвоню Франсуазе», — подумал он.

Прорвав «Пасторальную симфонию», зазвонил телефон. Мадлен приподнялась на локте и посмотрела на аппарат — это, несомненно, ее коллега. Бальмора из Кана [2] г. Кан, административный центр департамента Кальвадос. , который звонит по поводу секретера эпохи Людовика XVI. Он должен был сказать, устраивает ли клиента цена. Шесть-семь метров отделяли ее от шкафчика с украшенной деревянной резьбой дверцей, где находился телефон. Но с ее сломанной ногой это было равносильно пустыне. Успеет ли она? Стоило Мадлен встать, как звонок прекратился. Разозлившись, она снова легла, опираясь грудью на две подушки и вытянув ногу. Какая глупость! Все люди ломают малую берцовую кость, отличившись на лыжах, она — поскользнувшись на кафельном полу в кухне. На кафеле, когда-то подобранном с такой любовью — розовые и белые плитки, теперь уже старые, стершиеся, блестящие, неровные, привычные! Хорошо еще, что Франсуаза была здесь и помогла ей подняться! С тех пор как восемь дней назад наложили гипс, доктор Жуатт запретил ей ходить. Он преувеличивает, этот малый! Мадлен устроилась на первом этаже, на диване. Пластинки, книги, вышивание, газеты — все было под рукой. Все, кроме телефона. Мадлен скучала. Послезавтра ей снимут гипс и она возьмет на прокат костыли! Тогда жизнь снова станет сносной. В лавке — она расположена на другой стороне улицы — ее замещает Франсуаза. Принимает заезжих клиентов. За несколько недель девочка вошла во вкус антикварного ремесла. Мадлен обучила ее профессиональным хитростям и направила на аукционные торги в область. Франсуаза любила старинные, бесхозные вещи, со щербинами, с загадочным прошлым. К тому же это занятие ее отвлекало. Она никогда больше не говорила Мадлен о своем душевном смятении. Однако даже когда улыбалась, ее взгляд был затуманен грустью. Опять телефон. На этот раз нужно было, чего бы это ни стоило, взять трубку. Мадлен повернулась всем телом и поставила правую ногу на плиточный пол. Обжигающие мурашки побежали по онемевшей икре. Она переместила вес на здоровую ногу — левая повисла в нескольких сантиметрах от пола в своей гипсовой оболочке — и оперлась на спинку стула, чтобы не упасть. Толкая сиденье перед собой, рывками доплелась до ниши с телефоном. Как только она сняла трубку, послышались гудки.

— Черт! — выругалась Мадлен.

Нога была тяжелой. Однако возвращаться на диван ей не хотелось: Бальмора мог позвонить снова. Она подождала, опираясь плечом о стенку. Разумеется, ничто не мешало ей связаться с его коллегой и спросить, не Бальмора ли сейчас ей звонил. Но тогда тот мог сделать вывод, что ей не терпится получить ответ. Лучше пусть думает, что она совершенно не озабочена продажей своего секретера. Перед собой в старинном зеркале в позолоченной раме она видела плотную женщину с полными бедрами, в синей юбке, белой блузке, одна нога обута в домашнюю туфлю, другая — в каменный сапог. В уголке рта дымилась сигарета. А на всю квартиру надсаживался Бетховен со всеми своими скрипками! «Ох, ну и вид у меня, хуже некуда!» — подумала Мадлен. Пепел от сигареты упал на блузку. Поскольку телефон продолжал молчать, она направилась обратно, подпрыгивая на одной ноге. И была уже на полпути к дивану, когда в дверь постучали.

— Войдите! — сказала Мадлен.

Но никто не вошел. Это, наверно, была домработница. Глуха как тетеря старая Мели! Повысив голос, Мадлен закричала изо всех сил:

— Входите же!

И она сделала маленький прыжок, передвигаясь вперед вместе со своим стулом. Дверь открылась. На пороге стоял мужчина. Мадлен замерла в позе аиста.

— Месье? — произнесла она вопросительно.

И одновременно подумала: «Ведь я его знаю!» При этом почувствовала себя невероятно смешной со своим вопросительным взглядом и с ногой в гипсе.

— Не знаю, помните ли вы меня… — сказал мужчина.

— Как же! — ответила Мадлен. — Господин Козлов, не так ли?

Он слегка поклонился. Мадлен призвала себя к спокойствию. Но мысли ее путались.

— У вас травма?

— Пустяки! — пробормотала Мадлен. — Сломала ногу, по глупости!

Он помог ей дотащиться до дивана. Она хотела было отказаться от его помощи, но это было невозможно. Сильная и теплая рука сжимала ее предплечье сквозь рукав блузки.

— Спасибо, — поблагодарила Мадлен, усаживаясь. И уложила свою негнущуюся ногу на подушку.

— Я здесь проездом, — сообщил Козлов. — В Париже мне сказали, что Франсуаза у вас на каникулах…

— Да.

— Как она?

— С ней все в порядке.

— Мне очень жаль, что она бросила занятия. Она была одной из лучших моих учениц…

Мадлен раздавила в блюдце окурок и нервно закурила новую сигарету. С минуты на минуту могла войти Франсуаза. Любой ценой нельзя было допустить, чтобы она встретилась с этим человеком. Однако он, казалось, и не собирался уходить. По его виду можно было подумать, что ему не в чем себя упрекнуть. Мадлен украдкой оглядывала его. Козлов был моложе, чем он ей когда-то показался. Неправильное лицо, взгляд мрачный, надменный и одновременно мягкий.