Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая)

Недаром говорит пословица, что с коротким языком жизнь длиннее. Оразсолтан уже пожалела, что наговорила баю лишнего, по сказанное слово не проглотишь, а Сухан Скупой был суеверен. Слова старухи лишили его покоя. Помучавшись дурными снами три ночи, он наконец не выдержал, поехал на базар, словно действуя по наитию свыше, нанял нового пастуха и подпаска и отправился в пески.

Жизнь устраивает иногда самые неожиданные совпадения. Бай был ещё в пути, как повалил снег, поднялся буран. На стойбище ночью ветром разворотило крышу кошары, где ночевали шестеро опоздавших родиться ягнят. В землянку намело снегу, ягнята околели от холода. Это явилось первой шуткой судьбы.

Когда Сухан Скупой увидел, окоченевшие трупики, он весь похолодел: напророчила проклятая колдунья! Но сразу же пришёл в ярость и накинулся на чабана.

— Ты уже начал выполнять советы жены? Нищим меня хочешь оставить? Не выйдет! Не удастся тебе нанести вред моему добру! Я сам раньше уничтожу тебя! Вон с моих глаз! Забирай своё барахло и проваливай отсюда на все четыре стороны!

— Бог с вами! — изумлённый Мурад-ага даже попятился. — Какие советы? Какая жена? Да я её уже два месяца не вижу!.. — Иди проведай, если не видел!.. Ах, горе какое… — Сухан Скупой присел, дрожащими руками гладил заиндевевшие завитки мёртвой ягнячьей шёрстки. — Ах, горе какое… Что наделал, негодяй, что наделал, а?.. А вы чего стоите, глаза вылупивши? — накинулся бай на подпасков. — Все вы, мерзавцы, одинаковы! Забирайте свои шмотки и уходите отсюда! Я вам покажу, как ягнят морозить! Ни копейки не получите у меня! Я ещё вас заплатить заставлю!.. Ах, ягнятки мои бедные… погубили вас злодеи.

— Ладно, хозяин, мы уйдём, — сказал подпасок Байрам. — Наше дело — что у соседа на чужой лошади: где велят, там и слезешь. А вот за что ты уважаемого Мурада-ага гонишь? Всю жизнь он на тебя горб гнул, раньше времени состарился, богатства твои умножая. Вон сколько у тебя добрых арабских овец! Твои они? Нет, не твои! Это овцы Мурад-ага, и Берды, и Эсена — всех, кто их вырастил и выходил. Красивое спасибо сказал ты, хозяин, своему чабану!

— Поговори мне, проклятый бездельник! — завопил бай. — Я тебе дам «твоих» овец! Нашёлся ловкач на чужое добро! Много вас таких по базару шныряет!.. Прошлый раз люди пристава разыскивали какого-то болтуна… Уж не тебя ли, случаем, искали? Может, тебя к приставу проводить надо, а не отпускать? Чего зубы-то скалишь! Гляди, как бы не растерял их по дороге… Проваливайте отсюда, пока целые!..

— Ладно, хозяин, — миролюбиво согласился Байрам. — Мы уйдём. Только ты через день опомнишься, пожалеешь, да поздно будет… Мурад-ага, Эсеп-джан, идёмте, больше нам тут ничего не дадут, за работу с нами уже расплатились…

— Идёмте, сынки мои, — покорно сказал Мурад-ага.

Нелегко было уходить старому чабану. Байрам сказал правду — всю жизнь он провёл с отарой, родным домом стали для него Каракумы. Почти всех овец старый чабан знал «в лицо», знал характер каждой, привычки, особенности. И вот теперь приходилось неожиданно покидать их. Почему? Какая блажь стукнула в голову Сухан-бая? Поди, спроси у него!

— Эх, сынки, ладно уж… — бормотал Мурад-ага, доставая из отрепанной папахи грязный платок и вытирая вспотевшее, несмотря на холод, лицо. — Если считать и этот год, то уже ровно тридцать лет хожу я по Каракумам, и из них больше двадцати — за овцами Сухана Скупого. Недоедал, недосыпал, холодал — и вот благодарность за все старания… Запомните это, сыпки, крепко запомните. Вы ещё молоды, у вас вся жизнь впереди. Запоминайте, как баи с бедным людом обращаются, авось вам на пользу пойдёт наука…

Белый с рыжими подпалинами карнаухий Елбарс вскочил и пошёл вслед за чабанами.

— Собаку оставьте, оборванцы! — крикнул Сухан Скупой.

— Собака не овца, она умная — знает, кто её настоящий хозяин, — насмешливо отозвался Эсен.

Не слушая проклятий бая, который долго ещё потрясал им вслед кулаками, они двинулись дальше.

Судьба не успокоилась и выкинула новую шутку. Всю жизнь ходил Мурад-ага по здешним местам, знал чуть ли не каждый бугорок, а на этот раз заблудился.

Двое суток, голодные и холодные, шли они наугад, пока шатаясь от усталости не выбрались наконец на полузанесённую снегом дорогу. Дойдя до развилки, путники остановились. Одна дорога вела в город, вторая сворачивала к аулу.

— Настало нам, сынки, время расстаться, — печально сказал Мурад-ага. — Давайте простим друг другу, если кто кого обидел ненароком. Кто знает, доведётся ли нам когда увидеться или нет…

На глазах Эсена навернулись слёзы. Мурад-ага обнял его за плечи, похлопал по спине.

— Держись, Эсен-джан… Ты сирота и дорог мне, как родной сын, но, что поделаешь, расходятся наши дороги… А ты, сынок, не будь жалостливым. Слезами не убедишь таких жестоких люден, как Сухан-бай. Вот я расскажу вам один случай… Случилось это давно, вас, пожалуй, ещё на свете не было. Ходил у меня в подпасках весёлый парень Аманмухамед. Лет семь ходил или восемь, а ни разу я не видел грусти на его лице. Очень жизнерадостный был парнишка! И в работе усталости не знал, всякое дело в руках его спорилось. Лёгок был на подъём. Чуть возьмусь за что, он уже тут как тут: «Давайте, Мурад-ага, я сам сделаю!». Очень хороший был Аманмухаммед!

— Мы тоже вам помогали, Мурад-ага! — с лёгкой обидой сказал Эсен.

— О вас разговора нет. Вы мне — как сыновья родные. Но — слушайте дальше. А дальше было так, что приехал на стойбище брат Сухана Скупого. Аманмухаммед и давай просить, чтобы нам плату увеличили. Ах, зачем он просил!.. Не согласился, конечно, байский брат. У бая лишнюю монету, что у пса из пасти кость — не вырвешь… Тогда Аманмухаммед и говорит: давай, мол, причитающихся мне за работу овец — и я уйду. А причиталось ему много — овцы четыре. Разве может бай отдать подпаску четырёх овец? Он скорее в тухлом хаузе [87] Хауз — искусственный непроточный водоём небольших размеров. утопится, чем отдаст!.. Аманмухаммед, — упокой его аллах в раю, — горяч был, вроде нашего Байрама, пригрозился: сам, мол, своих овец заберу. Как у них дальше дело происходило не знаю — занялся я посудой, хотел обед готовить. Только слышу — охнул кто-то. Обернулся: Аманмухаммед мой лежит весь в крови, байский брат пыряет его ножом куда попало…

— Убил?! — ахнул Эсен.

— Убил, сынок, — подтвердил Мурад-ага. Пока я подоспел, схватил убийцу за руку, а мой Аманму хаммед уже кончился… Вот какое страшное дело произошло, ребята… Не ставят нашего брата бай ни в грош, за людей не считают… Несколько дней спустя, поехал я за припасами домой. Сами знаете, какая дорога у эшекли, [88] Эшекли — дословно «ишачий седок», человек, едущий на осле. да ещё когда на полпути хлеб кончится. Завернул я в попутное село, попросился к одним переночевать. Небогатая семья, но хорошо меня угостили, щедрый не кивает на свою бедность. Подсел ко мне подросток, начал выспрашивать, кто я и откуда. Невежливо это, конечно, да что возьмёшь с подростка! Ответил я ему, он и кричит: «Тётушка, идите сюда, дядя нашего Аманмухаммеда знает». Входит молодая женщина — я и обомлел: живой Аманмухаммед стоит! Слёзы у меня на глаза, прочитал я джиназу [89] Джиназа — заупокойная ритуальная молитва. , завернул сачак. Молодайка и спрашивает, верно ли, мол, что брата бай убил, надо, мол, поминки устроить, если верно. Рассказал я ей всё, как было, ничего не утаил. Она в голос запричитала, и у меня сердце щемит, словно колючка в него попала, хоть криком кричи…