Вадим Собко - Залог мира. Далёкий фронт

На стенах домов вдруг появилось озорное умное лицо рабочего парня Максима. В развевающейся бурке, размахивая сверкающим клинком, пролетал по улицам Дорнау Чапаев. Перед кинотеатрами выстраивались очереди. Здесь и понятия не имели о таких картинах, и когда по коридорам Смольного проходил Владимир Ильич Ленин, когда с экрана звучала клятва великого Сталина, — зал неизменно разражался аплодисментами.

В Берлине большими тиражами выходили книги советских писателей. Они раскупались мгновенно. Шолохов и Алексей Толстой, Симонов и Фадеев появились в немецких домах. Эрих Лешнер, прочтя «Поднятую целину», говорил:

— Эх, жаль, у меня этой книжки раньше не было!

И не только новому руководителю отдела культуры магистрата, не только деятелям местного отделения Культурбунда, но и библиотекарям и киномеханикам, учителям и актёрам, лекторам и журналистам — всем нужно было поговорить и посоветоваться с фрау Соколовой. Сотни людей самых различных профессий и возрастов вступали в Общество по изучению советской культуры, горячо брались за дело, выступали с лекциями и докладами, и очень скоро им начинало казаться, будто иначе и не могло быть.

— Вы, Любовь Павловна, наверно, и сами ещё не в состоянии оценить, что вокруг вас совершается, — говорил Чайка, слушая доклад Любы. — То, что немцы сейчас видят в кино и в театре, то, что они читают в книгах и слышат на лекциях, — это первая ступень в великой школе переустройства всей их жизни. Действуйте широко. Пусть в Дорнау не останется ни одного честного человека, так или иначе не затронутого работой общества, над которым вы шефствуете.

— Я думаю, что оно когда-нибудь станет Обществом германо-советской дружбы, — сказала Люба.

Полковник на мгновение задумался.

— Вполне возможно, Любовь Павловна. В Берлине об этом говорили. Во всяком случае, пусть немцы узнают, что создали мы у себя, в Советском Союзе, как у нас живут рабочие и крестьяне, — это для них едва ли не самое главное. Я очень доволен вашей работой, Любовь Павловна.

Обрадованная и взволнованная похвалой, Люба вошла к Соколову, чтобы поделиться с мужем своими чувствами.

— Странная вещь, Серёжа, но, пожалуй, никогда раньше я не ощущала столь отчётливо, что искусство обладает такой силой воздействия на людей. Я сейчас чувствую себя так, что, окажись под моим началом все писатели, артисты, художники и скульпторы, я бы смело всех их повела в бой за утверждение демократии.

— Милый ты мой командарм, — ласково сказал Соколов. Он встал из-за стола и хотел подойти к жене, но тут открылась дверь и появилась Валя.

— Вы не видели майора Савченко, товарищи?

Соколов приветливо посмотрел на неё:

— Не видели. А зачем тебе Савченко?

Валя вдруг вспыхнула и залилась краской.

— Совершенно неуместный вопрос, товарищ капитан, — отрывисто сказала она и быстро вышла.

— Что это с ней, Любушка? — изумился капитан.

— Ох, быть у нас в комендатуре свадьбе, — усмехнулась Люба.

— Да что ты! — не то восхищённо, не то недоверчиво протянул Соколов.

На этом разговор и закончился. У обоих было много работы.

А вечером, после целого дня забот и волнений, когда в комнате горит только настольная лампа, Любе хочется немного помечтать. Она садится за пианино, мягко опускает руки на клавиши. Соколов отрывает глаза от книги.

Он знает: музыка — это начало разговора, хорошего, душевного разговора о жизни, о будущем.

Люба играет уверенно и просто, и Соколову слышится песня, да такая раздольная и широкая, словно ты и не в Германии, а в родных краях, и сразу приходит на память Днепр и необозримые ковыльные степи, и летящие журавли в небе, и страшный бой на земле…

— А как мы с тобой будем жить дома? — внезапно спрашивает Люба?

Он долго не отвечает. Они уже тысячу раз говорили о Москве, они уже все представили себе в подробностях. Это самая дорогая мечта, мечта, которая рано или поздно, но должна осуществиться. Капитан Соколов поступит в академию. Документы уже посланы, теперь должен придти ответ.

— Ты знаешь, — Люба неожиданно встаёт из-за пианино и пересаживается на тахту, поближе к мужу. — Мы все очень изменились здесь, в Германии. — Она говорит тихо и медленно, как бы размышляя над каждым словом. — Вот мы работаем, хлопочем, волнуемся, делаем кучу дел, выполняем приказы и директивы и как-то перестаём замечать, что происходит с нами самими. Но в один прекрасный день вдруг понимаешь, насколько всё это значительно и как много ты постиг. Ведь, по сути дела, ты открываешь людям глаза на мир, выводишь их на дорогу к счастью. Я никогда не думала, кончая институт, что сумею именно так использовать свои знания.

Люба умолкла, опустила голову на маленькую подушку и подложила под щёку руку Сергея.

Молчание длится долго, и Соколову кажется, что Люба засыпает.

Он заглядывает ей в лицо, но глубокие карие глаза открыты. Люба неподвижно смотрит куда-то вдаль, и капитану чудится, что сейчас она видит всю их большую, содержательную жизнь, их будущее и понимает, что стали они людьми больших свершений, людьми, переделывающими мир.

Шахта «Утренняя заря» давно уже перешла в собственность немецкого народа. Вместо прежнего директора, работавшего ещё при Гитлере, был назначен новый — инженер Гутхоф. За последнее время здесь значительно выросла организация Социалистической единой партии Германии. Профсоюзная организация тоже развернула свою деятельность. Однако никаких существенных перемен в жизни шахты не произошло. Работа шла вяло.

Альфред Ренике не раз толковал об этом с Грингелем, но никак не мог понять, в чём тут дело. Они с Бертольдом дружили попрежнему, хоть и виделись теперь гораздо реже. Почти все вечера забойщик проводил дома: он много читал и больше всего любил книги, в которых русские рассказывали о своей жизни.

Однажды сидя за обедом, Альфред заговорил о том, насколько улучшилось снабжение. Сейчас шахтёры получают по карточкам больше, чем рабочие любой другой специальности. Ренике отмечал это с гордостью за свою профессию. Гертруда хотя и соглашалась с ним, но всё же считала карточки настоящим несчастьем. Они уже готовы были поспорить, когда в дверь постучали и в комнату вошёл высокий, давно небритый человек в поношенной военной форме.

Альфред и Гертруда удивлённо оглядели его. Они не ждали гостей.

Незнакомец взглянул на супругов, и под густой щетиной, покрывавшей его лицо, появилась довольная улыбка.

— Глюкауф, Альфред! — воскликнул он, и только по голосу Ренике узнал вошедшего.

— Ганс Линке! — воскликнул он, вскакивая из-за стола.

Тут и Гертруда узнала гостя. Да, это был Ганс Линке, в прежние времена самый красивый парень в посёлке. Как же так? Ведь ещё в те дни, когда вся армия Паулюса потерпела катастрофу у Сталинграда, Альфред обнаружил имя Ганса Линке в газете среди извещений о погибших,