Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)

— А этот чернобородый кто?

— Ш-ш! — погрозил он мне пальцем. Потом уж, когда отошли подальше, говорит тихонько: — Да ведь это сам хан хивинский Мухаммед-Рахим. Он-то и приказал, чтобы нас пригнали сюда, в его державу…

Вскоре был устроен длительный привал у колодцев, неподалеку от селенья. Принялись считать людей, отделять больных, ослабевших. Все меньше и меньше оставалось пленников на стоянке. И вот, наконец, всех взрослых увели, остались мы — ребятишки. Под вечер пригнали лошадей, нас усадили по двое и повезли в селенье.

Здесь мы не задержались, проследовали мимо в сопровождении нескольких всадников. Жители стояли возле своих домов — низеньких, с плоскими крышами, как всюду здесь, на Лебабе, — молча провожали нас взглядами, и я заметил: не любопытство у них на лицах, а сострадание. У женщин слезы готовы были брызнуть. Некоторые, набравшись смелости, протягивали нам куски лепешки, горсти семечек. Наши охранники, правда, им не мешали — они торопились куда-то и нас поторапливали.

Наконец, миновав селенье, мы затемно приблизились к одинокому двору посреди возделанных полей с рядами тутовых деревьев. Высокие крепкие ворота распахнулись, вышли несколько человек, под уздцы ввели коней в просторный двор, нас, детей, ссадили. Один из здешних велел нам идти за ним. Вскоре мы очутились в просторном холодном помещении. Тот же человек вскоре снова появился, разжег в очаге огонь. Комната наполнилась дымом. А незнакомец — пожилой, худой, в облезлой папахе, — опять пришел, принес груду черствых лепешек из джугары:

— Ешьте, ребята. А потом спать. И чтоб отсюда ни шагу!

Несколько дней мы прожили здесь. От Эргеша — так звали человека в облезлой папахе — мы узнали: это было одно из небольших дальних имений самого хана. Мы — невольники хана, скоро нас продадут в вечное рабство, а деньги пойдут хану в доход…

Эргеш-ага, одинокий, угрюмый, успел привыкнуть в нам и даже привязаться. Мухаммед-Рахима, хана, он знал давно и очень хорошо. Часто повторял нам:

— От нашего повелителя чего угодно жди, только не добра… Э, да ладно, не унывайте, ребята! Авось судьба смилостивится. Я и то за нас бога молю день и ночь…

Так прошло не меньше двух недель. Однажды утром Эргеш-ага принес нам, как обычно, похлебки, а чурека побольше, чем всегда. И намекнул: не ешьте, дескать, все сразу, а приберегите — пригодится. Догадались мы: не иначе сегодня погонят нас еще куда-то.

Верной оказалась догадка. Едва успели мы опорожнить казан, слышим топот конских копыт за воротами. И сразу входит Эргеш, понурый:

— Собирайтесь, ребята. За вами…

А всадники уже спешились — и к нам. Главный из них, одетый побогаче, так на нас глянул, что сразу я вспомнил того разбойника, который расправился с маленьким внуком бабушки Донди.

Снова усадили нас по двое на лошадей. Но прежде украдкой я все-таки успел проститься с Эргешем, шепнул ему имя свое и моего отца.

Недели полторы ехали мы берегом полноводной, широкой реки — нашей Аму. Повезли нас теперь уже в большой город. Сколько домов и как тесно поставлены! Улицы кривые между сплошными заборами, в которых только узенькие калитки, да кое-где запертые наглухо ворота. После я узнал: то был славный город Бухара, столица державы эмира.

Долго петляли мы по пыльным улицам, наконец, достигли караван-сарая. А утром нас теми же извилистыми улочками погнали на базар. В стороне от входа — просторный навес. И под ним — детишки, оборванные, худые, вроде нас, и женщины, и старики, по виду все из дальних мест. Мужчин немного. Рабы, невольники… То был невольничий базар, каких много тогда насчитывалось и в Хивинском ханстве, и здесь, в Бухаре, под властью всемилостивейшего эмира.

Всадники, которые нас привезли, оказались людьми весьма искусными в торговле таким ходовым товаром; как пленные чужеземцы. Живо они наняли специальных посредников — деллалов, которые уже непосредственно занялись продажей. Пусть дети, как я заметил, здесь ценились ни в грош, все равно ловкие дельцы с необыкновенным усердием и красноречием расхваливали нас покупателям, которых ближе к полудню становилось все больше. Уж такие мы оказались трудолюбивые, да крепкие, да послушные! Лучших работников для дома в целом свете не сыскать! Наших ребят начали разбирать и уводить по одному, по двое. При этом покупатели неизменно приговаривали согласно обычаю:

— В цене сошлись, получай деньги, да будет вашей долей — насытиться, а их долей — наработаться!

— Идет! — отвечали продавцы, после чего ударяли по рукам.

Наконец деллал подвел к нам невысокого человека с сединой в окладистой бороде, голову которого венчала пышная чалма. Позади шел безусый парень с перекинутым через плечо хурджуном. Незнакомец внимательно оглядел оставшихся, задержал взгляд на мне и на Гельды, старшем внуке бабушки Донди. Деллал и давай расхваливать нас, но покупатель только рукой махнул: дескать, сам вижу, не старайся… Еще поглядел, мышцы на руках у нас потрогал и обернулся к продавцу. Поговорили они, деньги пересчитали, деллала наградили, по рукам, ударили… Так и стал я собственностью нового хозяина.

Парень с хурджуном жестом руки велел нам шагать перед ним. Нас привели к караванщикам, которые со своими верблюдами и ослами расположились в дальнем углу. Караванщики пригласили нас сесть вместе с ними, подали чая в пиалах, по куску чурека. Оказалось, это туркмены-эрсари из Дейнау промышляют со своими вьючными животными, на караванных дорогах от Арала и до самой Бухары. Сейчас их нанял богатый бухарец, тот самый, что купил нас у всадников хивинского хана. И завтра же караван направляется в аулы на Лебаб.

Значит, еще дальше увозят нас от родных мест!

Выслушали караванщики нашу историю, помолчали, повздыхали.

— Люди, какие времена! — не выдержал один из них, тщедушный, беспокойный. — Оторвали малых детей от родителей, продали, точно скот… И разве только их? Тридцать лет миновало, как моих братишек так же вот увезли разбойники, и слуху нет. А забыть не могу, там и стоят они живые у меня перед глазами…

Пиалу не допил, поднялся, заковылял в сторону, концом поясного платка утирая глаза.

Наутро караван тронулся. Бай поместился в кеджебе-паланкине между горбами смирного верблюда. На других верблюдов навьючили груз. Погонщики сели на ишаков и нас посадили. Безусый парень, байский приближенный, вскочил на серого, в яблоках, коня. И — в путь, по улочкам, из города в степь, мимо кишлаков, в бескрайний простор…

К этому времени я как будто свыкся со своим положением невольника. Бояться было теперь уже нечего, надежды тоже не оставалось никакой. Ну, а дальше… Что ж, поглядим. Хорошо, что живы, голодать не приходится, люди добрые, да еще мы вместе с Гельды, а он мне почти что брат. Поговорили мы с ним и решили держаться вместе, чего бы это не стоило.